На все времена актуальным остаётся ленинское: «Мы хотим, чтобы нас поменьше почитали, но зато прилежнее читали!» В течение десятилетий, минувших со дня смерти И.В. Сталина, в разных уголках мира — в Албании, Китае и даже в США — шла кропотливая работа по сбору его печатных трудов и других документов, предпринималось несколько попыток опубликовать наиболее полное собрание сталинских сочинений.
Как известно, Институт Маркса — Энгельса — Ленина при ЦК ВКП(б) ещё в 1946 году официально заявил своей целью подготовку к печати шестнадцати томов произведений Сталина. При непосредственном участии автора был разработан общий план предстоявшего издания, намечено основное содержание каждого из томов. Считалось, что крест на этих замыслах поставило 5 марта 1953 года. Но в реальности, по невыясненной и поныне причине, «сбой» случился гораздо раньше: последний, 13-й том был выпущен в свет Государственным издательством политической литературы в 1951 году.
Куда больший интерес к идейно-теоретическому наследию советского лидера проявили американцы. Все шестнадцать книг с предисловием В. Свораковского были напечатаны на русском языке Стэнфордским университетом США в 1967 году. Тем не менее составители кардинально изменили концепцию двух недостающих до полного советского «комплекта» томов: в 15-й включили доклады, речи, приказы и письма военной поры, в 16-й — работы второй половины 1940-х — начала 1950-х годов.
Собрать воедино все публикации, а также некоторые архивные материалы Сталина неоднократно пытались и в постсоветское время. Но может ли марксистская историческая наука быть вполне удовлетворённой достигнутыми результатами? Ясный ответ на этот вопрос даёт, к примеру, так называемый «18 том сочинений И.В. Сталина (1917—1953)», выпущенный Информационно-издательским центром «Союз» в Твери в 2006 году. На первый взгляд, содержание книги вызывает доверие: в числе её составителей значится уважаемое в коммунистическом движении и научной среде имя — Р.И. Косолапов. Однако на страницах 606—611 там опубликована «Беседа И.В. Сталина с А.М. Коллонтай», будто бы имевшая место поздней осенью 1939 года в Москве.
Вчитаемся в то, что, оказывается, более всего волновало вождя Страны Советов в самом начале Второй мировой войны: «Многие дела нашей партии и народа будут извращены и оплёваны прежде всего за рубежом, да и в нашей стране тоже. Сионизм, рвущийся к мировому господству, будет жестоко мстить нам за наши успехи и достижения. Он всё ещё рассматривает Россию как варварскую страну, как сырьевой придаток. И моё имя тоже будет оболгано, оклеветано. Мне припишут множество злодеяний. Когда я умру, на мою могилу нанесут много мусора, но ветер времени безжалостно сметёт его. Мировой сионизм всеми силами будет стремиться уничтожить наш Союз, чтобы Россия больше никогда не могла подняться…» и т.д. Поэтично? Безусловно. Фантастично? Несомненно.
С лёгкой руки любителей глобальной конспирологии за последние лет пятнадцать данный текст разошёлся на огромное количество цитат и мемов в интернете. Не касаясь содержания приведённого выше отрывка, постараемся понять степень исторической достоверности самого факта такой беседы. Для этого обратимся к первоисточнику, подлинность которого не вызывает вопросов, — сборнику избранных писем А.М. Коллонтай, опубликованному ещё в советское время (Коллонтай А.М. «Революция — великая мятежница…». Избранные письма 1901—1952 гг. — М., 1989). Как раз в тот период, когда, по версии мифотворцев, состоялась памятная «беседа» в Кремле, совпосол в Швеции признавалась давней своей приятельнице, поэтессе и литературоведу Т.Л. Щепкиной-Куперник: «Если бы ты знала, как я мечтаю вырваться в СССР, домой, наконец. Но сейчас об этом и грезить нельзя» (25 декабря 1939 года). И буквально через несколько недель: «Мечтаю о поездке в Москву, но пока это ещё только мечта» (27 февраля 1940 года).
Веление исторической правды и всё более возрастающая популярность Сталина в обществе побуждают выявлять подобного рода «казусы» не только путём более тщательного отбора, изучения и систематизации сталинского эпистолярного наследия, но и предметного его анализа с позиций современного марксизма. Вплотную занялся этим, но не успел осуществить до конца один из старейших «правдистов», доктор философских наук В.В. Трушков, оставивший фундаментальную монографию «Сталин как теоретик».
В настоящей статье не ставится масштабная задача дать обзор всех неопубликованных в рамках «академического» собрания трудов И.В. Сталина. Наибольший интерес, на наш взгляд, представляет то, что находилось уже «в шаге» от обнародования, но так и не попало в руки массового советского читателя. Поэтому речь пойдёт не о 15-м томе, который полностью, как говорилось в предисловии к изданию 1946 года, должен был занять всемирно известный «Краткий курс истории ВКП(б)», не о 16-м, в котором предполагалось, по существу, перепечатать столь же популярный в стране и за рубежом сборник «О Великой Отечественной войне Советского Союза», а о 14-м, куда издатели намечали включить произведения, охватывающие период с июля 1934 по апрель 1941 года. Данный этап в биографии Сталина, знаменующий целую эпоху, играет, с нашей точки зрения, ключевую роль. Именно тогда он становится уже не просто политиком мирового значения, а переходит в разряд великих исторических фигур ХХ века.
Откроем уникальный сигнальный экземпляр, на форзаце которого чьей-то чёткой рукой выведено и подчёркнуто слово «Макет». Помимо тех, что вышли из печати при жизни Сталина, данный том был составлен в наиболее цельном и внутренне логичном виде. К 1956 году — году его выпуска — ведущее научное учреждение партии несколько видоизменило своё название и именовалось теперь «Институтом Маркса — Энгельса — Ленина — Сталина при ЦК КПСС», хотя редакторский коллектив трудов классиков в целом остался прежним. Поэтому сохранились тот же фундаментальный научный подход к формированию справочного аппарата тома. И та же скрупулёзность в изложении биографической хроники.
Итак, наряду с широко растиражированными «Беседой с английским писателем Г.Д. Уэллсом» (1934 г.), «Речью на первом Всесоюзном совещании стахановцев» (1934 г.), докладом «О проекте Конституции Союза ССР» (1935 г.), очерком «О диалектическом и историческом материализме» (1938 г.), «Ответом тов. Иванову Ивану Филипповичу» (1938 г.), «Отчётным докладом на XVIII съезде партии» (1939 г.) добротно подготовленный, но неизданный том содержит ряд работ с пометкой «Печатается впервые».
Важнейшей из них, на наш взгляд, является письмо «Членам Политбюро ЦК, Редакции журнала «Большевик», датированное 5 августа 1934 года. По сути, оно является вынужденным продолжением намного более известного сталинского документа — письма «О статье Энгельса «Внешняя политика русского царизма», отправленного в главный партийный журнал 19 июля 1934 года, но впервые увидевшего свет на его страницах в мае 1941-го. Впрочем, объективного научного анализа данный текст и по сию пору так и не удостоился.
Для большевика Сталина, частенько именовавшего себя на старый, дореволюционный манер «русским марксистом», ленинизм тем не менее является не просто следующей ступенью развития Марксова учения, а его непревзойдённой вершиной. Один из показателей этого — неизменное ленинское стремление не изобличать и «раздувать» некоторые тенденциозности предшественников, а диалектически их преодолевать. Вместе с тем утаивание проблем противоречило бы духу революционной теории. Не всегда беспристрастное отношение Маркса и Энгельса к экспансионистской политике их родины — Германии — не составляло секрета для их учеников. Из корифеев отечественной марксистской мысли до И.В. Сталина этого касался Г.В. Плеханов.
В своей брошюре «О войне» он не обходит молчанием факт признания основоположниками позиции немецкого правительства во время франко-прусского военного конфликта 1870—1871 годов оборонительной. Более того, без обиняков цитируется характерный отрывок из переписки великих единомышленников и друзей: «Что эта война ведётся под командой Лемана, Бисмарка и К°, и что, в случае счастливого своего окончания, она на минуту послужит к их славе, за это мы должны благодарить немецкую буржуазию. Разумеется, это очень противно, но этого переменить нельзя. И нелепо было бы делать на этом основании из антибисмаркизма единственный руководящий принцип». Иными словами, всё, что делается на благо Германии, пусть даже под водительством «железного канцлера», прогрессивно.
Через двадцать лет в русле примерно такой же логики Ф. Энгельс напишет А. Бебелю о том, что «победа Германии есть … победа революции», и если «последняя твердыня общеевропейской реакции» — Россия — «начнёт войну, — вперёд на русских и их союзников, кто бы они ни были!». Для сталинского поколения, познавшего не только российский царизм во всей его «красе», но и воочию повидавшего немецкое нашествие на Советскую Россию в 1918 году, помнившего кровавое подавление революционного движения Германии, зверскую расправу над Р. Люксембург, К. Либкнехтом и тысячами других вожаков германского рабочего класса, подобные оценки выглядели довольно странно. Поверженное самодержавие оказалось отнюдь не последней «твердыней» политической реакции в Европе. Намереваясь привычно подать мысли Энгельса как свод непреложных догматов, редакция «Большевика» на сей раз чуть было не дезориентировала партию, да и всю читающую страну накануне стремительно приближающейся общемировой военной катастрофы.
Именно с этим связано смелое обращение Сталина к столь щекотливой проблематике и решительная, предельно точная и ясная тональность этого обращения. «Энгельс не понимал — не имел возможности понять — империалистического характера грядущей войны», — подчёркивает он, делая особый акцент на главном: «Ленин и только Ленин дал принципиально новую и единственно правильную установку как в вопросе о характере войны, так и в вопросе о политике марксистов в связи с войной». Разо-блачая создание буржуазией агрессивных военных блоков (Франко-русский союз в противовес союзу Германии, Австрии и Италии), Энгельс, замечает Сталин, поначалу высказывает желание, «чтобы все они были разбиты», но затем всё больше и больше сдвигается в сторону немецкого «оборончества».
Не такой ли подход к оценке украинского военного кризиса карикатурно копируют и некоторые нынешние «марксисты» из коммунистических партий Греции, Испании, Мексики и Турции — тех самых партий, руководители которых выступили 8 июля 2022 года с совместным заявлением «о развитии событий на международном и национальном уровне»? С ультрареволюционной запальчивостью главными ответственными за «генерализацию войны или новых империалистических конфликтов» назначены «капиталистическая Россия» и стремящийся к превосходству «над мировой капиталистической системой» Китай. При этом те, кто сегодня прикрывается ортодоксальным «марксизмом-ленинизмом», отнюдь не склонны начинать, как учил великий интернационалист Ленин, с самих себя: не зовут народ на улицы с требованием немедленного выхода своих государств из НАТО, не спешат организовывать рабочие забастовки против милитаризации национальных экономик, по примеру бесстрашной француженки Раймонды Дьен не бросаются под поезда, гружённые танками. Гораздо комфортней и безопаснее отделаться «дежурными» лозунгами: «Продолжать!», «Активизировать!», «Укреплять!».
Какова же в конечном счёте основная идея сталинского письма от 5 августа 1934 года? Вот она: «Что Энгельс был и остаётся нашим учителем, в этом могут сомневаться только идиоты. Но из этого вовсе не следует, что мы должны замазывать недочёты Энгельса, что мы должны скрывать их и — тем более — выдавать их за непререкаемые истины. Такая политика была бы политикой вранья и обмана. Ничто так не противно духу марксизма и заветам Маркса — Энгельса, как подобная, недостойная марксистов, политика. Маркс и Энгельс сами говорили, что марксизм есть не догма, а руководство для действия… Иначе и не может быть, так как при другой установке дальнейшее развитие марксизма было бы немыслимо, ибо марксизм превратился бы в мумию». В этой заметке, безусловно пополнившей «золотой фонд» коммунистической мысли, как в капле воды отразилось безграничное уважение автора к научному подвигу первопроходцев. Однако тем самым он как бы вызывает огонь на себя, спрашивая нас, нынешних своих последователей: не пора ли избавляться от идейной «кондовости» и учиться творчески (но отнюдь не в «перестроечном» духе) переосмысливать наследие самого Сталина?
Неутихающие дискуссии вокруг «цены» сталинской модернизации зачастую обходят стороной конкретизацию социальных последствий этого невиданного преобразования страны, более чем на век отставшей в своём развитии от передовых экономик Запада. По подсчётам специалистов, за свою тысячелетнюю историю Россия массово голодала более 150 раз. «Голодоморы», о которых нынче дружно помалкивают и российские либералы, и украинские бандеровцы, случались регулярно: только в начале ХХ века смертоносным бедствием были охвачены 1900—1901-е годы, 1905—1908-е годы, а также 1911—1912 годы. «В зиму 1900/01 гг. голодало 42 миллиона человек, умерло же из них 2 миллиона 813 тысяч православных душ», — докладывал «наверх» бесстрастный статистик.
В канун Первой мировой войны среди всех европейских стран самый высокий уровень детской смертности был зафиксирован в «благоденствующей» империи династии Романовых. По отдельным губерниям коэффициент детской смертности был и вовсе запредельным: в Нижегородской — 34,0%, Вятской — 32,5%, Пензенской — 30,5%, Симбирской — 30,0%, Самарской — 29,7%, Саратовской — 28,7%. В то же время в одном лишь 1911 году за границу было вывезено 53,4% произведённого зерна. О трагедии великорусских волостей, наглядно показанной А.И. Шингарёвым в документальном очерке с пронзительным названием «Вымирающая деревня», не любят вспоминать проникнутые душком антисоветчины «казённые ура-патриоты» — завсегдатаи бесконечных телевизионных ток-шоу.
Вопрос обеспечения населения полноценным питанием, и прежде всего хлебом, становился ключевым для самого дальнейшего существования государства. Раскрывая один из грандиозных и сакральных смыслов большевистской революции, молодой Андрей Платонов писал, что «первым боем побратавшихся людей с природой должна быть борьба с засухой, война за сытость, за полнокровное, сытое тело человека, борьба за отдаление могилы от человека». Осуществить его полностью Советской власти помешала самая чудовищная в истории человечества война. Во всяком случае Октябрь 1917-го вытащил страну из демографической ямы. Утверждать это позволяют следующие результаты переписей населения 1926 и 1939 гг.: всего за тринадцать мирных лет численность населения РСФСР возросла с 93,4 до 109,2 млн человек, Украинской ССР — с 29,04 до 30,9 млн человек (Гозулов А.И., Григорьянц М.Г. Народонаселение СССР. — М., 1969). В 1935 г. на 1000 населения в среднем по Российской Федерации родилось 33,6, а умерло 18,5 человек, то есть естественный прирост составил 15,1 человека.
Некоторое представление о методах решения продовольственной проблемы даёт речь лидера партии на ноябрьском 1934 года Пленуме ЦК «Об отмене карточной системы», текст которой издатели также планировали впервые опубликовать в так и не вышедшем 14-м томе сочинений И.В. Сталина. Отказ от нормирования продуктов питания должен был стать лишь отправной точкой в целом комплексе мер: «…Смысл реформы состоит в том, что мы начинаем действительную, реальную политику снижения цен с хлеба. В дальнейшем пойдёт у нас последующее снижение цен и на хлеб и на все другие товары… Старой вакханалии прыжков по линии цен у нас больше не должно быть».
Особо выделим важнейший — политический — смысл партийного решения. В своё время «правая» оппозиция в ВКП (б) без умолку болтала о «смычке» пролетарского города с мелкобуржуазной деревней. Сталин сделал союз рабочего класса и трудового крестьянства реальностью, поставив его на прочную экономическую основу. В своём так и не опубликованном выступлении он подчёркивал: «в целях дальнейшего развёртывания товарооборота, дающего связь между городом и деревней, торговую связь, и в целях укрепления денежного хозяйства в наших условиях, так как товарооборот без денег немыслим, мы прежде всего и уничтожаем карточную систему по хлебу, по этому товару, потому что хлеб тянет за собой всё остальное».
Впрочем, все ли намечаемые Советским правительством накануне большой войны экономические шаги были реализованы? Легендарный сталинский наркомфин Арсений Зверев в книге мемуаров «Записки министра» воспроизвёл характерный эпизод, как вождь «похоронил» проект финансово-кредитной реформы, активно продвигаемый тогда руководством Государственного банка СССР. «Сталин начал с того, что сразу охарактеризовал проект как мероприятие, толкающее страну не вперёд, а назад. Заявил, что не видит серьёзных оснований для принятия предложений. Особенно удивляет его мысль о введении кредитных векселей. Это пройденный этап в кредитных отношениях. Для чего же восстанавливать былое? Не дойдём ли мы вскоре до того, что кто-нибудь потребует учредить биржу? Не видно, как именно обеспечивает проект дело укрепления социализма. Зато видно, чем он ослабляет социалистическое строительство. Не бухнули ли авторы проекта не в те колокола?»
Итак, каким образом та или иная экономическая мера повлияет на дело построения социализма — таким всегда был главный для Сталина вопрос. До своих последних дней, вспоминал А.Г. Зверев, он внимательнейшим образом отслеживал всё, что было связано с финансовой политикой государства, и в особенности с ключевой её составляющей — регулированием цен. Последний телефонный разговор с министром финансов состоялся у главы государства буквально накануне кончины — в конце февраля 1953 года.
Сталин многогранен. «По всем вопросам литературы, даже самым незначительным, — писал К.М. Симонов, — он проявлял совершенно потрясшую меня осведомлённость». Современники в один голос утверждают: потрясающая осведомлённость была свойственна ему во всём комплексе гуманитарного знания. Показательный штрих содержит стенограмма встречи политического руководства страны — И.В. Сталина, В.М. Молотова и А.А. Жданова — с создателями художественного фильма «Иван Грозный» — режиссёром С.М. Эйзенштейном и исполнителем главной роли Н.К. Черкасовым 26 февраля 1947 г.:
«СТАЛИН: Ни в каком случае не торопитесь, и вообще поспешные картины будем закрывать и не выпускать. Репин работал над «Запорожцами» 11 лет.
МОЛОТОВ: 13 лет.
СТАЛИН (настойчиво): 11 лет».
Весной того же 1947 года в «Большевике» был опубликован сталинский ответ на обращение историка Советских Вооружённых Сил, полковника Е.А. Разина относительно некоторых аспектов военного стратегического искусства. Среди прочего обращает на себя внимание концовка послания Генералиссимуса: «…Хорошо организованное контрнаступление является очень интересным видом наступления. Вам как историку следовало бы поинтересоваться этим делом. Ещё старые парфяне знали о таком контрнаступлении, когда они завлекли римского полководца Красса и его войска в глубь своей страны, а потом ударили в контрнаступление и загубили их». Приведённые документальные свидетельства, как и многое другое, говорят о свободном оперировании Сталиным малоизвестными историческими фактами, в мире которых он чувствовал себя как рыба в воде.
Нигде ранее не публиковавшиеся и включённые в макет 14-го тома письма начальнику Главного управления кинопромышленности Б.З. Шумяцкому от 27 января 1937 года и председателю Комитета по делам кинематографии И.Г. Большакову от 9 июня 1940 года интересны тем, что сквозь лапидарные их строки проглядывает не только Сталин-политик и Сталин-историк, но и Сталин-человек. Киносценарий «Великий гражданин», который разбирается в письме Шумяцкому, имел для Сталина особую значимость. Будущий фильм должен был увековечить память о недавно погибшем друге — С.М. Кирове, черты которого приданы главному герою картины — Петру Шахову.
В длинном ряду антисталинских паскудств, распространяемых с середины 1930-х гг. до настоящего времени, обретается миф о спланированном в Кремле убийстве пламенного трибуна партии. На «гребнях» обеих волн десталинизации — в 1956—1964 годах и в 1987—1991 годах — на высшем партийном и государственном уровне предпринимались как минимум четыре попытки «накопать» соответствующий материал. В период так называемой оттепели Президиумом ЦК КПСС назначались специальные комиссии под председательством В.М. Молотова, Н.М. Шверника и А.Я. Пельше. Но даже «архитектор развала» Яковлев в перестроечные годы, как ни тужился, не смог повесить на Сталина «преступление века».
Немалое количество документов, рассказы непредвзятых очевидцев подтверждают: И.В. Сталина и С.М. Кирова связывала глубокая братская привязанность. «Другу моему и брату любимому от автора», — начертано неизменным карандашом на титуле одной из книг. Таких посвящений Сталин больше не делал никому. Но каковыми бы ни были человеческие отношения, они отходили на второй план перед масштабом дела, которому близкие друзья и соратники беззаветно служили. Именно поэтому требовалось не жизнеописание конкретных лиц, а захватывающее, доступное широкому зрителю повествование о новой генерации государственных деятелей, воплощающих в реальность величественную идею, ещё вчера многим казавшуюся неосуществимой мечтой. «Центром и высшей точкой сценария следовало бы поставить борьбу двух программ, — подчёркивает Сталин, — двух установок: одна программа — за победу социализма в СССР, за ликвидацию всех остатков капитализма, за независимость и территориальную целостность СССР, за антифашизм и сближение с нефашистскими государствами против фашистских государств, против войны, за политику мира; другая программа — за реставрацию капитализма в СССР и свёртывание социалистических завоеваний, против независимости СССР и за государственное расчленение СССР в угоду фашистским государствам, за сближение с наиболее сильными фашистскими государствами против интересов рабочего класса и в ущерб интересам нефашистских государств, за обострение военной опасности и против политики мира». Именно поэтому категоричен и тон письма: «Упоминания о Сталине надо исключить. Вместо Сталина следовало бы поставить ЦК партии».
В отличие от «Великого гражданина», явившего патетический образ созидателя нового мира, кинолента «Суворов» при первоначальном варианте сценария имела все шансы укоренить в народном сознании гениального военачальника фольклорным, если не сказать, комическим персонажем. Так уже случилось с уникальной со всех точек зрения фигурой Чапаева, несмотря на героико-патриотический жанр одноимённого фильма братьев Васильевых. Грозовая атмосфера военного десятилетия заставляла отбросить шутки в сторону. Прославленный полководец становился не только одним из символов могучего русского духа, но и прямым наставником командиров и солдат Красной Армии. Наряду с портретом В.И. Ленина, изображения учителей в военном деле — А.В. Суворова и М.И. Кутузова — украшали кабинет Верховного Главнокомандующего Победы. В 1942-м орден Суворова становится одной из высших военных наград страны. В 1943-м Постановлением Совнаркома СССР за подписью Сталина учреждается сеть Суворовских военных училищ. В 1949-м документами и материалами Генералиссимуса Российской армии начинается многотомная серия изданий Института истории Академии наук Союза ССР «Русские полководцы».
А в 1940 году Сталин начинает своё короткое послание Большакову саркастической нотой: «Пора перестать изображать Суворова, как добренького папашу, то и дело выкрикивающего «ку-ку-ре-ку» и приговаривающего «русский», «русский». Переходя к вещам более серьёзным, главный кинокритик страны побуждает съёмочную группу поглубже вникнуть в исторический материал, проштудировать не только беллетристику, но и научную литературу об особенностях военной политики и тактики Суворова. Как обычно, по-сталински чётко и лаконично, они раскладываются «по полочкам»: «1) правильный учёт недостатков противника и умение использовать их до дна, 2) хорошо продуманное и смелое наступление, соединённое с обходным манёвром для удара по тылу противника, 3) умение подобрать опытных и смелых командиров и нацелить их на объект удара, 4) умение смело выдвигать отличившихся на большие посты вразрез с требованиями «правил о рангах»... 5) умение поддерживать в армии суровую, поистине железную дисциплину». Не правда ли, злободневные мысли для нынешней военно-политической обстановки?
Столь же поучительны замечания, высказанные на совещании о фильме «Закон жизни» 9 сентября 1940 года. Вошедшая в макет неизданного 14-го тома краткая их запись, стань она достоянием гласности тогда, в 1956 году, представляла бы в определённой мере сенсацию. «Трафаретный» лик, взирающий с портретов и изваяний, удивил бы многих неожиданными, живыми красками. Раскрывшийся ещё в далёкой юности как самобытный поэт и блестящий публицист, Сталин откровенно делится личными литературными предпочтениями: «Когда читаешь Гоголя или Грибоедова, то находишь героя с одними отрицательными чертами. Все отрицательные черты концентрируются в одном лице. Я бы предпочёл другую манеру письма — манеру Чехова, у которого нет выдающихся героев, а есть «серые» люди, но отражающие основной поток жизни».
Филигранно увязать чеховский метод с методикой кадровой работы в партии под силу лишь незаурядному знатоку литературы и психологии. На совещании впервые поднимается тема, впоследствии «увязшая на зубах» обличителей «культа личности», — о «безмозглых» и «безропотных» «винтиках» государственного механизма, тупо выполняющих волю вышестоящего начальства. Пресловутое сталинское «опрощение» многообразия и противоречивости реальной жизни, презрение к судьбам миллионов «маленьких» людей давно стало «притчей во языцех». Смена «парадигм» с особой силой и выразительностью зазвучала в музыкальном искусстве: «Советский простой человек», — пела в конце 1930-х Ирма Яунзем, «Наш непростой советский человек», — запел в начале 1960-х Георг Отс.
Какой же истинный смысл вкладывал в неоднозначную «крылатую» фразу, сказанную в знаменитом тосте и вызвавшую столько кривотолков и спекуляций, её автор? В ходе беседы с кинематографистами Сталин прибегает к иной метафоре — из водного мира: «Здесь говорили о «плотве», о тысячах. У нас в партии тоже есть середняки, которые никому не известны. ЦК они более или менее известны, это люди, которые ничем пока не выделялись, но способные. Такие есть, с ними надо заниматься, работать, и из них обычно выходят хорошие работники. Все мы были середняками, нас один, другой раз поправили, где надо указали, и из «плотвы» выросли неплохие работники. «Плотвы» у нас очень много, поэтому забывать её не следует, надо работать с этой «плотвой», а не говорить, что она только для счёта. Так нельзя, это очень обижает людей. Должна быть работа терпеливая по воспитанию этих людей, по отбору их». «Сам я тоже из «плотвы» и не раз был проучен «щуками», — со свойственным ему тонким юмором, без тени фанаберии заявляет первое лицо великой страны.
В довершение всего, рассуждая о сложной правдивости художественных образов, Сталин неожиданно вспоминает о Троцком: «Я бы предпочёл, чтобы наша литература показывала врагов не как извергов, а как людей враждебных нашему обществу, но не лишённых некоторых человеческих черт. У самого последнего подлеца есть какие-то человеческие черты, он кого-то любит, кого-то уважает, ради кого-то хочет жертвовать… Троцкий — враг, но он был способный человек, бесспорно, — изобразить его надо как врага, но имеющего не только отрицательные черты». Протокольная запись того совещания объясняет, почему снятые в 1930—1950-е годы фильмы об Александре Невском, И. Фёдорове, К. Минине и Д. Пожарском, Петре I, Е.И. Пугачёве, С. Юлаеве, Ф.Ф. Ушакове, М.И. Кутузове, П.С. Нахимове, М.Ю. Лермонтове, В.Г. Белинском, Т.Г. Шевченко, М.И. Глинке, Н.И. Пирогове, М.П. Мусоргском, Н.М. Пржевальском, К.А. Тимирязеве, И.П. Павлове, Н.Е. Жуковском, А.М. Матросове, А.П. Маресьеве, героях-молодогвардейцах и других выдающихся сынах Отечества становились подлинными киношедеврами. Взятые в совокупности, они и сегодня предстают величественным гимном непобедимому народу.
За два месяца до начала гитлеровского нашествия на СССР — 22 апреля 1941 года — на приёме участников Декады таджикского искусства руководителями партии и правительства в Кремле И.В. Сталин произнёс примечательную речь, текст которой, вместе с другими ранее неопубликованными материалами, составители также сочли необходимым поместить в макет. Именно в предвоенные годы берёт своё начало советская традиция регулярного проведения праздников национальных культур в Москве. В марте 1936 года прошла первая в этой череде Декада украинского искусства, в мае того же года — казахского, в январе и мае 1937-го — грузинского и узбекского, в апреле 1938 года — азербайджанского, в июне и ноябре 1939-го — киргизского и армянского и наконец в июне и октябре 1940 года — белорусского и бурят-монгольского искусства.
Таджикская декада подводила итог гигантских работ. Усилиями первого и единственного в истории Советского Союза наркома по делам национальностей, самоотверженным трудом тысяч таких же, как он, подвижников на глазах происходило преображение тех необъятнейших пространств Средней Азии, где ещё 10—15 лет назад, по словам В.И. Ленина, царили «патриархальщина, полудикость и самая настоящая дикость». Из почти двадцати тысяч имевшихся на тот момент промышленных предприятий Российской империи в среднеазиатских её губерниях располагалось не более 2%. Грамотные в Таджикистане, по данным 1926 года, составляли не более 3,8% населения. При этом царской администрацией с таджиков официально взималось 55 видов налогов: за пользование землёй и водой, за проживание в доме, за рождение ребёнка, за право топить печь, за езду по дорогам и т.д. И всё же передовые люди нации, просветители своего народа — Ахмади Дониш и Садриддин Айни — видели коренную разницу между произволом полицейских чинов и самопожертвованием, братским отношением русских инженеров, учителей, врачей к коренному населению, призывали к дружбе и взаимопониманию с выходцами из Великороссии.
Продолжи Сталин дореволюционную политику «русификации», под которой нынешние его горе-критики разумеют не что иное, как этническую и религиозную сегрегацию, стремительный социально-экономический и культурный взлёт Таджикистана был бы немыслим. Объём промышленного производства республики к 1940 году вырос в 8,8 раза, было построено 1,5 млн кв. м жилья, открыто 2,8 тыс. общеобразовательных школ, основами чтения и письма владели уже 82,8% населения.
У непревзойдённого и поныне теоретика национального вопроса, определения которого, правда, без указания их авторства включены в толковые словари во всём мире, для каждой нации и народности находились свои подходы, свои знаковые имена и смыслы. «Из всех нерусских мусульманских народов, — говорил Сталин на приёме, — на территории СССР таджики являются единственной не тюркской, — иранской народностью. Таджики — это народ, чья интеллигенция породила великого поэта Фирдоуси, и недаром они, таджики, ведут от него свои культурные традиции. Вы, должно быть, чувствовали в период декады, что у них, таджиков, художественное чутьё тоньше, их древняя культура и особый художественный вкус проявляются и в музыке, и в песне, и в танце». В выступлении есть и такой, чрезвычайно злободневный тезис: «Иногда у нас русские товарищи всех смешивают: таджика с узбеком, узбека с туркменом, армянина с грузином. Это, конечно, неправильно».
Чтобы получить разрешение на работу в РФ, нынешний трудовой мигрант, прибывший из того же Таджикистана, должен сдать комплексный экзамен по русской истории и языку, основам российского законодательства. Вполне может статься, что вскоре приезжие будут знать эти предметы куда лучше иных местных жителей. Но много ли уроженцу Центральной России сегодня известно о своих «соседях» по многонациональному дому, с которыми русские живут бок о бок веками? А его представления о гостях из «ближнего зарубежья» в лучшем случае сводятся к дурковатым физиономиям двоих гастарбайтеров, живо изображённым в развесёлом телесериале. Не здесь ли нужно искать одну из причин усиливающегося всеобщего разлада на постсоветском пространстве?
Вопреки тем, кто методично разобщает и стравливает, заложенные в ленинско-сталинскую эпоху традиции дружбы пока ещё живут в республиках Средней Азии. Подтверждением тому является широкое распространение проекта «Российский учитель за рубежом» в Кыргызстане и Таджикистане. Новый учебный год в Душанбе, Кулябе, Худжанде, Бохтаре и Турсунзаде ознаменован открытием школ, работающих по российским образовательным стандартам. Благодаря усилиям Компартии Таджикистана, с 1991 года ни на день не прекращавшей борьбу и, более того, имеющей фракцию в парламенте, подрастающее поколение республики приобщается к строкам Пушкина, Толстого, Горького. Но без целенаправленной, комплексной поддержки этих усилий из России верх могут одержать иные «ценности».
Завершая обзор неизданного сталинского тома, в который раз поневоле удивляешься одному из странных свойств человеческой натуры. Уже 70 лет отделяет нас от скорбных дней всенародных проводов того, кто в век потрясений сумел сберечь и заново восславить тысячелетнюю державу. Однако большинство социально активных граждан и сегодня воспринимают Сталина как своего современника. Перед ним преклоняются. К нему апеллируют. С ним спорят. Его ненавидят. Против него борются. По меньшей мере, это означает, что, несмотря на нескончаемое замалчивание и оплёвывание, теоретический, а главное — практический задел, оставшийся после Сталина, не пропал даром. Он ждёт своего часа.
