– Не везло нашему роду на парней. В семье передо мной шесть девок народилось. Я был замыкающим. Имя мне родители дали с тем расчетом, чтобы жил долго, как библейский Адам. Вроде оправдываю, – озорно улыбнувшись, объяснял тезка первого мужчины на земле.
Воевал на Центральном фронте. Дойти до Берлина не довелось. Подкараулила сибиряка в Брянских лесах разрывная пуля. Полтора года после ранения в госпиталях провалялся, а в 44м попал в омский долечиваться. Получив инвалидность, ею не козырял.
– Нам, мужикам, не пристало ущербными быть, жалость к себе вызывать. Вернувшись в деревню свою, много лет потом в ней председательствовал. Я в госпитале второй раз: не люблю хворать. Да и некогда. Работы полно, знай не ленись. У меня с Лукерьюшкой семеро деток: три дочери, четыре сына. Золотая свадьба позади. Головы белы, а сердце не сдается, – бодрился ветеран, не забыв сообщить, что встретил во время своего «ремонта» в госпитале бывшего односельчанина Семенюту и койки их в палате №1 терапевтического отделения стоят рядом.
ЗНАКОМЛЮСЬ. Николай Филиппович СЕМЕНЮТА 27 лет после войны в Таре работал. Играл на тромбоне в духовом оркестре, преподавал игру на аккордеоне в школах. С концертами чуть ли не всю область объездил, а сам… без ног. Вместо них протезы.
Намотала его полуторка верст на колеса немерено. Воевал на Ленинградском фронте, прорывал блокаду города на Неве, там и ноги оставил…
Шестнадцатилетним попал на фронт Владимир Данилович ПЛЕТНЕВ. Росточком был, как шутит, от горшка – два вершка. Вспоминать о доле солдатской ему было, разговаривая со мной, тяжко. Еле сдерживал слезы, горло то и дело перехватывало. Не из тех он, кто речь о войне ведет складную, как по нотам.
Рано познали его руки труд. 15летним стоял за штурвалом, убирал хлеба, заменив комбайнера старше возрастом, ушедшего на войну в числе первых в 41м. Плетнев и после Победы косил оконешниковские нивы. Но в основном шоферил, крутил баранку еще долго, будучи на пенсии.
На войне был поначалу артиллеристом. Разил вражеские укрепления из так называемых «ванюш», таскать которые в разобранном виде приходилось на себе.
– Огромной разрушительной силы наши орудия были. Фрицы буквально вопили: «Брось, рус, ящиками кидаться». Это у нас такие снаряды были, по четыре вместе свинченные, как квадрат, – вспоминал старый солдат
Довелось Владимиру Даниловичу и в разведке послужить. Спросила: где труднее. Он, не рисуясь, потому как это не присуще простым людям, сказал, что разведчики идут на смерть сознательно, готовы к ней в любую минуту. Она за каждым кустом, в каждой ложбинке, овражке, притаившись, поджидает человека, идущего за «языком». А он их брал не раз и терял друзей, с кем только что накануне из одного котелка ел.
…Некогда крепкие, молодые, а теперь состарившиеся, немощные, стояли у расписанного морозными узорами окна бывшие солдаты. За стенами госпиталя шумел большой город. Спешили мимо прохожие, мчались автомобили…
Обычный день. Мирный день. Вот за то и положили здоровье.
ГЛУБОКИ февральские снега и плотны, крепко спрессованные морозом. А по дороге в Протопоповку Любинского района, куда я спешила на встречу с Николаем Викторовичем ГУЛОВЫМ, заметила: присыпаны они словно алмазной пылью, сверкают до рези в глазах, искрятся, исходят волшебным светом, наполняя сердце предчувствием чегото нового, необъяснимого. По такому сказочно снежному насту уходил на фронт 6 января, аккурат под Рождество, в 1943 году шестнадцатилетний Коля. Что такое война – не представлял, потому и страху не было. И гордость распирала, когда повестку получил. Мать в рев, а ему радостно. Да не только ему. Его сверстники к середине войны подросли, как грибы после дождя: собирай да в корзинку складывай.
– Погрузили нас после окончания Калачинской школы снайперов в эшелоны в новехоньких с иголочки шинелях. Поднатаскали воинским «азам» и бросили в самое пекло, – вспоминал Гулов. – Казалось, что смерть неправдоподобна и не про нас. Пели в вагоне под баян, на остановках танцевали… Пока сожженные деревни да изрытые воронками поля не замелькали за окнами
теплушек. Веселье испарилось, как только увидели тяжелораненых, убитых. Дошло: война не игрушки...
Достал солдат коробочку, показал мне первую медаль – «За отвагу». Она для бывалого солдата самая дорогая, а вручена за бои в Прибалтике в ноябре 1944 года перед освобождением Риги. Много там выдалось работы. Враг сатанел на глазах. Это и понятно: кому хочется оставлять занятые позиции?
Общаясь со мной, Гулов, как бы сам себе задавая вопросы, на них же и отвечал:
– Времени у меня долгими зимними вечерами много теперь, вот и думаю, почему мы всетаки такого ворога сокрушили, откуда сила бралась? Кумекаю: да все в том, что едины были, дружбой дорожили, трудностей не боялись. С детства закалку имели.
Слушаю и невольно любуюсь собеседником. Из породистых. В возрасте уже, но красивый, с густой, словно из серебра шевелюрой. А весь штопаныйперештопаный. 8 февраля 1945 года тяжело ранило командира орудия Гулова в лесах у Одера. Был жуткий бой. Тут уж кто кого. Или ты врага, или он тебя. Тутто пушку и накрыл неприятельский корректировщик. Гулов почувствовал только удар сильный, но какимто чудом добежал до самоходки, что была в полусотне метров, успел сказать, чтобы перевязали. Был в шинели, под ней фуфайка. Сбросил их и упал под елью. Очнулся в санроте. Весь в бинтах. В дырках с головы до ног левая сторона.
– Как сейчас вижу своего друга Сашу Скакунова из Голышманово. Раскроил осколок его голову надвое, а он еще успел вскочить, обхватив ее руками. Глаза распахнуты в полнеба, а губы шепчут: «Какая жизнь короткая!» Мы были в одном расчете и были однолетками… Много моих земляков полегло, но некоторым повезло. Иван Бачин был ездовым. Жив остался. Как и Коля Катюшкин, а точнее, Николай Тимофеевич из деревни УвалоЯдрино. Он был заряжающим в нашем расчете. Василий Мысягин из Новоархангелки был снайпером. Миша Пегасин в Любино живет. Павел Ячков со мной вместе уходил на фронт и вернулся. После войны, когда я председательствовал здесь, в «Розе Люксембург», собирались ежегодно вместе у когонибудь из фронтовых товарищей. Да все меньше нас, годы выщелкивают из обоймы, как пули.
В ОДНОМ из объемистых томов «Книги памяти» Петр Петрович МАЙБОРОДА находит нужную страницу и называет имена родных братьев: Никита, Григорий, Савелий. Сгинули они в свинцовом урагане войны. И его она не пощадила, сделав инвалидом: 11 августа 1941 года напоролся Петро на минную ловушку.
Первое боевое крещение прошел под Ельней, где их бронетанковый полк, едущий на запад, попал в ночь на 2 июля под артобстрел. Снаряды летели с двух сторон над эшелоном. Вой, грохот, скрежет металла, крики раненых и кровавосерый рассвет – все смешалось, казалось адом, особенно желторотым новичкам. Но для него обошлось, до поры до времени. Он хорошо запомнил название деревушки, где впервые заглянул в безумные глаза смерти: Ушаковка. Позже, уже в 1945 году, Петр встретил на одном из совещаний животноводов девушку оттуда. Она была эвакуирована и трудилась зоотехником в Мокшинском совхозе.
– Плакала, когда я рассказал, что от ее деревни лишь колодецжуравль остался, да кочет, чудом уцелевший, пел на его срубе утрами. Сгорела деревня дотла, пепелищем стала средь густой зелени гречишных полей. Попластунски мы их утюжили не раз: переходило селеньице из рук в руки, как мяч: то мы его у немцев отобьем, то они у нас. Ох, и полегло нашего брата там, – сокрушался Петр
Петрович, с которым я познакомилась в ЦентральноЛюбинском, прогостив в его уютном домике на улице Победы в один из майских дней.
– Был я башенным стрелком. Война – суровый учитель, в считанные часы делала она из безусых юнцов солдат. Да, не скрою, было страшно, и жить хотелось. Но в бою все теряло остроту, одно сверлило мозг: или ты, или тебя. Обидно, что подкараулила меня вражеская мина уже после боя. Отгромыхал он. Тишина такая вокруг воцарилась, что слышно было, как листья промеж собой шепчутся. Старший лейтенант и пятеро рядовых (в их числе я) отправились в сумерках разведать обстановку, заодно и трофейным оружием запастись. И угораздило меня зацепить замаскированную мину. Офицера пополам рассекло, а у меня ногу как бритвой срезало, я и не понял сразу. А на второй одно голенище болтается. Тут и грудь обожгло. Осколками изрыло, навылет ранило. Много железных заноз вынули доктора, но не все, – старый солдат протягивает мне руку тыльной стороной ладони. Натруженная, в узлах вен. Под кожей один синеватый бугорок, другой. Осколки – вечные отметины войны.
– Когда очнулся после взрыва, ничего в толк не возьму. Вскакиваю и падаю. Как куропатка подбитая – на один бок. Рот, уши землей забило. Ребята, что в прикрытии были, бывалые попались, мне раны перетянули шнуром от противогаза, перехлестнули культю, закрепив зубом от бороны, чтобы кровью не изошел, – както покрестьянски просто констатировал Петр Петрович. И продолжал: – Нашли меня потом под кустом, забросанным лопухами, без сознания. Отправили из Тулы эшелоном в Томск. Там госпиталя еще не были забиты до отказа. Я в поезде обзнакомился с ходячими, обсказал, что родом омский. Как это мимо домато? Они меня и вынесли на перрон. Дескать, одному место в городе найдется. А таких, как я, еще трое земляков оказалось. В общем, эшелон ушел. Но вскоре «скорая» пришла. До весны 43го на улице Гагарина отвалялся. В палате нас 18 безногих было. А ко мне сестра Акулина приехала проведать. Увидела калек и шепчет в ухо: «А что на войне – только в ноги стреляют?». Рядом со мной летчик из Ленинграда без обеих ног лежал. Услышал и отвечает ей: «Нет, кого в голову, тот там остался…»
ВСЕ МЕНЬШЕ остается тех, кто пороха войны нанюхался через край. Как снег по весне тают… а живешь – так живирадуйся? Не получается. Очень часто и очень у многих не получается. Думы одолевают, признаются. Войны нет, а на месте многих деревень – пустыри. А цены в магазинах? О такой жизни мечталось?
«Эх, чтото не так там, наверху, деется, не туда гнут правители. Разве за такую жизнь мы кровь проливали, друзей теряли?» – пытают меня. Успокоить, утешить – не могу.
Валентина КУЧКОВСКАЯ.
15 (28) января 1918 года В.И. Ленин подписал декрет СНК об организации Рабоче-Крестьянской Красной Армии (РККА), а 29 января (11 февраля) – Рабоче-Крестьянского Красного Флота (РККФ).
22 февраля 1918-го, в обстановке наступления войск германского империализма на Советскую Россию, был опубликован декрет-воззвание СНК «Социалистическое Отечество в опасности!».
23 февраля состоялись массовые митинги в Петрограде, Москве и др. городах страны, на которых трудящихся призывали встать на защиту социалистического Отечества. Этот день ознаменовался массовым вступлением добровольцев в Красную Армию, началом широкого формирования ее отрядов и частей.
В ознаменование массового подъема советского народа на защиту социалистического Отечества и мужественного сопротивления отрядов Красной Армии германским захватчикам 23 февраля ежегодно отмечается как День Советской Армии (до1946 г. – Красной Армии) и Военно-Морского Флота.
В. Дмитриевский, И. Евстигнеев, Г. Прокопинский.
РОЖДЕНИЕ КРАСНОЙ АРМИИ (фрагмент картины).
