Их – миллионы: незаметных героев Победы. Они не думали о подвигах, просто работали и верили. Просто жили для фронта. Таких тружеников не представляют к наградам, о них мало слагают стихов и песен. Но они останутся в сердцах детей и правнуков как эхо войны.
Чужой жизни нет
Я не знала маминого брата Василия Петровича Карасева, погибшего в 1943м. Двадцатилетним. Бабушка получила извещение: «Пропал без вести». До этого были только два письма с дороги – без адреса. Василий был старшим, кормильцем. Без него у бабушки осталось на руках пятеро: старшей – тринадцать, маме – восемь, остальные мал мала меньше. Даже по законам военного времени его не должны были брать на фронт. Идти должен был сын писаря сельсовета Федор Зыков…
С Ниной я познакомилась в поезде. Подружились. Наезжая из далекого райцентра, она частенько останавливалась у меня на день-два. В тот раз приехала с грудной дочкой на консультацию к врачу. Была проездом и моя мама. Когда по экрану телевизора поплыли хороводом березки, мама воскликнула:
– Как в Выползово?!
– А вы что, с Рязанщины? – удивилась Нина. – Моя мама тоже из этой деревни. Может, вы ее помните? Правда, после войны они уехали. Фамилия до замужества – Зыкова…
Когда Нина уехала, мама обреченно вздохнула:
– Я понимаю, нет теперь ни на ком вины, но… Понимаешь, дочка, ушел на фронт мой старший брат и сгинул. А Зыкова уберегли тогда. Нехорошо это, не по совести. Вот увидела эту Нину, вспомнила, и заболела душа. Говорят, за все надо платить, а кто за брата моего заплатит, за слезы и горе наше?
Я слушала маму и молчала. Что я могла ей ответить?
Нина почему-то перестала заезжать. Мы встретились через много лет, случайно. Как она изменилась! Строгое лицо, скромная одежда:
– В храме теперь я, молюсь.
Я не стала спрашивать, какая дорога привела ее туда, какая боль. Ничто не проходит бесследно. Не нам, так детям нашим приходится платить за наши грехи. Все мы – звенья одной цепи, и никому не дано «жечь чужую жизнь». Ибо чужой жизни нет.
9 Мая мои гвоздики красными каплями растворились в большом венке у могилы Неизвестного солдата. Моего дяди – рядового Василия. Вечный огонь – вечная молитва…
Первая медаль
Валентину Петровну Маркову отец привез из глухой Смоленщины в 60е годы прошлого столетия. Нашей деревни Красный Луг, где я родилась, давно уже нет. Не осталось даже тропинки – несколько лет назад пытались отыскать, но машина завязла в болотистой почве.
Тетю Валю мы стали считать своей, хоть и была она, судя по рассказам, лишь соседкой моих родственников. Она долго жила у нас, пока не получила сначала комнату в общежитии, потом квартиру. Мои дети звали ее бабушкой. Очень любили и часто вспоминают сейчас, когда ее уже нет. Простая, трудолюбивая, она не могла сидеть без работы: шила, вязала, что-то штопала.
Часто вспоминала тяжелые военные годы. В начале войны ей, 8летней, пришлось пахать на быке. Упрямая животина вставала, не желая тронуться с места. Толкать его у худенькой, маленькой девчонки не было сил. Ни хворостина, ни слезы не помогали. Тогда-то Валя и научилась «разговаривать» с животным, как взрослые – матом. И бык шел дальше. Эта привычка так и осталась: нет-нет, да и проскользнет соленое словцо. Я корила тетю Валю, пока не посоветовалась со своим батюшкой, и он мудро ответил, что не надо ее «перевоспитывать». Да и не ругалась она – просто так разговаривала.
Работала больше 60 лет. Тяжело – колхоз: ранние дойки, неподъемные мешки… Как миллионы незаметных русских женщин. Награды? О таких тружениках не помнят, их «не представляют». На 80летие мы купили ей «медаль» в подземном переходе. Торжественно вручили Валентине Петровне на юбилее ее первую в жизни награду! Сколько было радости и гордости, когда внук прикрепил значок на ее платье. Перед смертью очень переживала, куда же деть «медаль», такую для нее дорогую. Мы выполнили ее просьбу: положили с нею.
Своей семьи не случилось. Оставалась радость, когда кто-то зайдет в гости. Переехать к нам, в другой город, решительно отказывалась. Навещали, конечно, регулярно, это был для всех праздник. Основным ее собеседником стал телевизор. И тетя Валя не унывала – разговаривала с ним, спорила. Открываю дверь: поет. Спрашиваю: ты с кем, она смеется: да вот с Кобзоном спели, а вчера – с Лещенко.
Главным в ее жизни был Боженька, как она говорила. Сетовала – другие и молитв много знают, и книги святые читают… А она что? Четыре класса образования, руки до сих пор в мозолях. Но ближе Боженьки и Пресвятой Богородицы никого у нее не было.
Ей и прежде было тяжело ходить в храм регулярно, а последние годы и вовсе не могла выйти из дома. Вряд ли тетя Валя знала наизусть какие-нибудь молитвы. Но старенький молитвослов был всегда на ее столе. С Богом разговаривала каждый день, советовалась, о чем-то просила, каялась… Если я говорила, что собираюсь в монастырь, доставала заветный тряпичный узелок с деньгами, просила взять, сколько нужно.
Удивительно – у нее все всегда было хорошо. Она во всем находила только положительное. Радовалась, что есть чем накормить гостей. Восхищалась, что удобства дома, а не во дворе, что не надо колоть дрова и носить воду. Отказывалась от обновок – носила то, что когда-то сшила, связала, заштопала, лишь бы было чистое. Не уважала украшения – называла «побрякушками». Никогда не сказала ни о ком плохо, никому не завидовала. Спокойно напоминала мне, где лежит узелок «на смерть», как и где ее похоронить. Смерти не боялась, говорила, что пора уже. Как-то «не цеплялась» за жизнь – что Боженька сделает, то и хорошо.
Ушла тетя Валя, как жила – никого не обременяя. Увезли вечером на «скорой», а ночью ее не стало… И только тогда я узнала, что Валентина Петровна Маркова – внебрачная дочь моего деда. То есть сестра моего отца, моя родная тетя. Ей было стыдно признаться нам в этом чужом «грехе». Такая забытая целомудренность, а я ей «не ругайся»…
Надежда СМИРНОВА.
Перестать бояться
В День Победы у всех в стране внезапно обнаруживается героическое прошлое. А мой … дедушка был изрядной сволочью. На фронт его не взяли по причине культи вместо ноги, а также крайней необходимости в тылу – служил милиционером в деревне с точным названием Больше-Могильное. Чем уж его, 40летнего, так зацепила моя юная бабуля в округе, полной одиноких баб, не знаю. Красавицей особой не была. Комсомолка стриженая, веселая и резкая – только она и плевала на ухаживания «начальника деревни».
Зимой 43го он въехал на бричке прямо во двор, бросил на землю мешок:
– Или Любка замуж за меня пойдет, или донесу, что она зерно из колхоза украла.
А у Любки – мать больная, братья на фронте, две сестренки смотрят голодными глазами. Ели зерно-то – пошла за него. Ровно через девять месяцев родила полудохлую девчонку – маму мою. Еще через неделю в поле вышла. Только он уж этого не видел – посадили за растрату, не одним зерном промышлял.
После победы вышел по амнистии, сразу завхозом в городе устроился. Передавал, что за семьей приедет. Она ждала, боялась. Соседки жужжали – у других и такого нет, повезло тебе... А если обозлится? Решила смириться – жить надо. А как к дому подошел, вдруг устала бояться – плеснула в него с крыльца из ведра с помоями. И весь разговор.
Больше он в деревню не вернулся. Ненавидеть – нет, не ненавидела. Но вспоминать о нем без содрогания не могла всю жизнь.
Победа – это когда можно перестать бояться...
Наталья ЯКОВЛЕВА.
