Алексей Маресьев. Первое интервью
Летчик, получивший ранения ног, совершил вынужденную посадку на территории, занятой немецкими войсками. Он 18 суток ползком добирался до линии фронта, откуда был отправлен в госпиталь и перенес ампутацию обеих ног. В июне 1943 года Маресьев вернулся в строй, сражался в составе 63-го гвардейского истребительного авиаполка. 24 августа 1943 года был удостоен звания Героя Советского Союза.
В ИЮНЕ 1943 года руководство Комиссии по истории Великой Отечественной войны АН СССР запланировало поездку научных сотрудников в расположение 3-й гвардейской истребительной авиационной дивизии с целью взять интервью у наиболее отличившихся летчиков-истребителей. Никто не мог предвидеть, что среди опрошенных будет Алексей Маресьев (1916–2001) – безногий летчик, будущий Герой Советского Союза. Сотрудники комиссии были первыми, кто подробно записал рассказ Маресьева о пережитом.
Еще впереди встреча с писателем Борисом Полевым, чья «Повесть о настоящем человеке» выйдет осенью 1946 года в журнале «Октябрь» и сделает Маресьева героем, на которого будут равняться поколения советских людей...
Мы же предлагаем читателям оригинальный рассказ 27-летнего летчика – в таком виде, как он был записан в июле 1943 года. Это документ потрясающей человеческой силы.
ДО ВОЙНЫ. «Натаскали в аэроклуб горючего...»
«Родился в семье крестьянина в г. Камышине Сталинградской области. В 8 лет пошел учиться, окончил школу 1-й ступени, во второй ступени проучился до 6-го класса, а потом перешел учиться в ФЗУ на лесном заводе.
Там у меня работала мать и два брата. ФЗУ давало образование за семилетку. Учился я по специальности токаря по металлу. Проработал я по этой специальности на заводе до 34 года августа месяца, причем я все время работал и пытался поступить учиться дальше. Я учился без отрыва от производства на вечерних курсах рабфака при сельскохозяйственном институте, после него мог ехать учиться в этот институт. Но так как у меня не было никаких средств для того, чтобы там учиться, то я не закончил его 4 месяца, так как прочел в «Правде», что начинается прием в МАИ.
Я послал письмо, чтобы мне выслали правила приема, а на свое предприятие подал заявление, чтобы меня отпустили бы учиться. Но с производства не отпустили, и послали меня в ДВК строить г. Комсомольск. А я с 29 года был комсомольцем.
Приехали мы туда, нам сказали, что строительству нужен лес, и мы работали на лесозаготовках в тайге. За хорошую работу меня перевели работать по специальности, и я там вскоре стал работать уже механиком-дизельщиком на водном транспорте. И там я работал до 1937 г. июля месяца. Здесь меня призвали в Красную Армию. В Комсомольске я окончил без отрыва от производства аэроклуб. Очень интересно, как мы его кончали. Город только начинал строиться. Мы только устроили места, где можно было бы жить самим строителям. Я работал на водном транспорте, там было горючее, масло, бензин, а другой товарищ работал на авиационном заводе, и мы натаскали в аэроклуб горючего и вообще кто, что мог. Так мы учились и закончили аэроклуб.
После я попал в армию, на остров Сахалин, там я служил в пограничной авиации в пограничном отряде, работал мотористом, летать мне не давали, так как одному такому летчику дали полетать, а он поломал самолет. Но я дошел до командующего войсками, и он сказал: «Попробуйте дать, если он хорошо летает, то пусть летает». Пока меня стали проверять, командующий присылает специальное направление, что, если командир отделения соответствует требованиям, имеет образование семилетки, закончил аэроклуб и комсомолец, то послать его в военную школу. Меня вызвали и спросили, куда хочешь? Я сказал, что хочу в военную летную школу. И меня послали в Читу. Потом школу перевели в Батайск, и я ее там закончил.
Учеба мне давалась легко. За отличную технику пилотирования меня оставили работать инструктором, но я не хотел там оставаться, а хотел в часть. Но все же был оставлен инструктором в школе, где я и пробыл с 40 по 41 год август месяц. Закончил возить группу, выпустил всех своих курсантов и стали меня посылать дежурить в Ростов, т.е. давали мне вроде как боевую работу. Я взял и написал докладную записку, чтобы меня взяли на фронт. Однажды я дежурю на главном аэродроме, и меня вызывает командир звена. Встречает он меня словами: «До свиданья, до свиданья». Я говорю: «Что это за до свиданья?». – «А ты улетаешь». Оказывается, по моей докладной записке меня направили на фронт.
НАЧАЛО ВОЙНЫ. «Работали исключительно по штурмовкам...»
6 августа 1941 г. несколько человек нас полетели на фронт. Попал я в 296 истребительный полк и начал воевать от Кировограда. Потом по мере отступления наших
войск мы шли на Никополь, Запорожье. Как только мы прибыли на фронт, мы начали вести боевую работу. Работа была очень напряженная. Нашей группе пришлось работать самим и за техников, так как техники от нас немного отстали. Приходилось делать по 7–8 боевых вылетов в день. Работали мы на «И-16» исключительно по штурмовкам. Один раз у нас только была встреча пара на пару с «Мессершмиттами», но они, как обычно, боя не приняли.
После того как мы поехали в Куйбышев на формирование, меня там перевели в другой полк командиром звена, и мы воевали на «Яках». Летчики у нас были молодые. С этим полком мы немного постояли под Москвой, здесь мы работали как бы на ПВО и одновременно тренировался летный состав. Тогда мы были в 580-м полку. А потом, уже в марте месяце 42 г. мы поехали на северо-западное направление, когда под Ст. Руссой была окружена немецкая 16-я армия. Когда я пришел непосредственно на фронт, меня назначили помощником комэска. На Северо-Западном фронте мне пришлось повоевать 7 или 8 дней. Здесь в нашу задачу входило уничтожение транспортных самолетов, которые подбрасывали 16 армии боеприпасы и продовольствие. Мы их сбили за 8 суток три штуки. А потом меня самого подбили.
БОЙ. «И меня выбросило из самолёта...»
Подбили меня 4 апреля 42 года. Пробили мне мотор. А я был над их территорией. Высота была метров 800. Я немного оттянул самолет на свою территорию, километров за 12, но там были леса и болота и сесть было негде. Я и пошел садиться на лес, а там лес редкий и высокий, и на лес садиться было очень трудно. Я прикрылся рукой, чтобы не удариться, может быть, думаю, жив останусь, так, чтобы глаза не выбило. Положил голову на руки, и здесь слева я увидел площадку. И здесь я сделал большую глупость. Я выпустил шасси, так как мне показалось, что там – площадка, но, когда я стал разворачиваться, то мотор остановился, и машина пошла книзу. Я только успел выровнять ее из крена, как лыжами самолет задел за макушку дерева, и получился полный скоростной капот, т.е. самолет перевернулся кверху колесами. Я был привязан ремнями, но их оторвало и меня выбросило из самолета. Так что я упал метров с 30, хотя точно не знаю. По-видимому, получилось так, что я упал на снег, а потом я покатился по дороге и ударился виском, и минут 40 я лежал без памяти. Потом, когда я очнулся, я чувствую что-то на виске, приложил руку – кровь, и висит лоскуток кожи. Я его хотел сначала оторвать, а потом чувствую, что кожа толстая и обратно ее приложил к пораненному месту. Кровь там запеклась, и все потом заросло.
От самолета остались только одна кабина и хвост – все разлетелось в разные стороны. Я, вероятно, сильно ударился, так как вскоре у меня начались галлюцинации. Я очень хотел испортить мотор, вынимаю пистолет и начинаю стрелять по мотору. И мне кажется, что я не попадаю, я выстрелил одну обойму в пистолете, затем другую. Потом посмотрел опять в лес, и я вижу, что там стоят самолеты, стоят люди, я кричу, чтобы мне помогли, но потом смотрю – ничего нет. Посмотришь в другую сторону, опять то же самое, и потом снова все исчезает.
Я так и блудил. Шел, ложился, потом снова шел. Спал до утра в снегу. Один раз мне показалось совершенно ясно, что стоит дом, из дома выходит старик и говорит, что у нас здесь дом отдыха. Я говорю: «Помогите мне добраться». А он все дальше и дальше уходит. Тогда я подхожу сам, но ничего не вижу. Потом пошел в другую просеку, смотрю – стоит колодец, девушка гуляет с парнем, а то кажется, что девушка с ведрами идет. «Что несете?»– «Воду». Но воды мне не дала.
Я упал за 12 километров от линии фронта, но никак не мог сообразить, где я, мне все время казалось, что я у себя на аэродроме или где-то близко. Смотрю, идет техник, который меня обслуживал, начинаю говорить ему: «Помоги выйти». Но никто ничего для меня не делает. И такая история со мной продолжалась суток 10–11, когда галлюцинация у меня прошла.
СПАСЕНИЕ. «Подходите! Свой, лётчик!»
Раз я просыпаюсь утром и думаю, что мне нужно делать? Я уже был совершенно в здравом уме. Очень сильно я отощал, так как ничего все время не ел. И компаса у меня нет. Я решил идти на восток, уже по солнцу. Вижу и самолеты, которые летят к нам. Думаю, наткнусь, в конце концов, на какое-нибудь село, а потом меня доставят. Но я очень сильно отощал и идти не мог. Шел я так: выбрал себе толстую палку, поставишь ее и подтягиваешь к ней ноги, так и переставляешь их. Так я мог пройти максимум полтора километра в сутки. А потом трое суток опять лежал и спал. И сны такие снятся, что кто-то зовет: «Леша, Леша, вставай, там тебе припасена хорошая кровать, иди туда спать...».
Так я провел 18 суток без единой крошки во рту. Съел я за это время горсть муравьев и пол-ящерицы. Причем, я отморозил ноги. Я летел в кожанке и в унтах. Пока я ходил с места на место, в них попала вода, так как кругом уже таяло, а ночью было холодно, мороз и ветер, а в унтах вода, и я, таким образом, отморозил себе ноги. Но я не догадался, что ноги у меня отморожены, я думал, что не могу идти от голода.
Потом на 18-е сутки 27 апреля часов в 7 вечера я лег под дерево и лежу. В это время слышу сильный треск. Я уже понимал, что в лесу здесь людей не было, и я решил, что идет какой-нибудь зверь, учуял жертву и идет. У меня осталось два патрона в пистолете. Я поднимаю пистолет, поворачиваю голову, смотрю – человек. У меня здесь мелькнула мысль, что от него зависит спасение моей жизни. Я ему стал махать пистолетом, но так как я оброс и стал очень худым, то он, наверное, подумал, что это – немец. Тогда я бросил пистолет и говорю: «Идите, свои». Он подошел ко мне: «Ты чего лежишь?». Я говорю, что я подбит, летчик: «Есть ли здесь немцы?». Он говорит, что здесь немцев нет, так как это место в 12 км от линии фронта. Он говорит: «Пойдем со мной». Я говорю, что не могу идти. – «Но я тебя не стащу с этого места. Тогда ты не уходи с этого места, я его знаю и попрошу председателя колхоза, чтобы он за тобой прислал лошадь».
Часа через полтора слышу шум. Пришло человек восемь ребятишек 14–15 лет. Слышу, шумят, а не знаю, с какой стороны. Потом они стали кричать: «Здесь кто-нибудь есть?» Я крикнул. Тогда они подошли на расстояние метров 50. Тут я их уже увидел, и они меня увидели. Остановились. «Ну, кто пойдет?» Никто не идет, боятся все. Потом один парнишка говорит: «Я пойду, только вы смотрите, если в случае чего, вы сразу бежите за народом, в деревню».
Не доходит до меня метров 10. А я худой, оброс, вид, наверное, был страшный. Он подошел поближе. Я реглан расстегнул, петлицы видно. Он подошел еще поближе и кричит: «Подходите! Свой, летчик!». Те подошли, смотрят. Спрашивают: «Почему ты такой худой?» Я говорю, что не кушал 18 суток. И тут они сразу: «Ванька, беги за хлебом! Гришка, за молоком!». И все побежали, кто куда.
Потом приехал еще старик. Они положили меня на сани. Я положил старику голову на колени, и мы поехали. Оказывается, тот человек, который первый меня нашел, шел в обход, так как там было все заминировано.
Потом чувствую, что меня мальчик толкает:
– Дядя, а дядя, посмотри!
Я смотрю, подъезжаем к селу, поперек улицы что-то черное. Я говорю:
– Что это такое?
– А это весь народ вышел вас встречать.
И действительно, целая колонна стоит, а как въехали в село, получилась целая процессия. Старик остановился у своей хаты. Тут люди меня нарасхват. Одна говорит, давай его ко мне, у меня молочко есть, другая говорит, у меня есть яички, третья говорит – у меня тоже корова есть. Слышу шум. Тут старик говорит:
– Я за ним ездил и никому его не отдам. Жена, неси одеяло, отнесем его в избу.
Внесли в избу, начали тут с меня снимать одежду. Унты сняли, а брюки пришлось разрезать, так как ноги распухли.
Потом смотрю, опять народ идет: кто несет молоко, кто яички, третий еще что-то. Начались советы. Один говорит, что его нельзя много кормить, вот, один инженер из Ленинграда сразу очень много покушал и умер, другой говорит, что нужно только молоком поить. Положили меня на кровать, дают мне молока и белого хлеба. Я выпил полстакана молока, больше не хочу, чувствую, что сыт. Они говорят: «Кушай, кушай». А я не хотел больше. Но потом постепенно я стал есть.
Нашелся у них в селе какой-то лекарь, вроде фельдшера. Он посоветовал хозяевам вытопить баню и помыть меня. Все это они сделали. Вообще, очень хорошие люди оказались. Очень жалею, что не могу поддерживать с ними связь.
ВСТРЕЧА. «Лёшка, неужели это ты?!»
Двое суток я там пробыл. Они сообщили в одну воинскую часть, и оттуда на следующий день приехал капитан. Он проверил мои документы и забрал меня к себе в часть. Мне сделали там согревающий компресс на ноги. Ноги были белые-белые, как стена. Я удивился и спросил, почему они такие белые. Мне сказали, что это отек от голода. Я спросил, не отморожены ли они? «Нет, нет, – говорят, – ничего». Но ходить я совершенно не мог.
Когда меня привезли в эту часть, а это был какой-то обозный отряд, туда пришел врач, и я до сих пор не могу понять, зачем он это сделал, и нужно ли было это делать, но он мне прописал выпить стакан водки и дали мне закусить только черным сухарем. Сначала, после того, как я выпил, все было ничего, а потом часов с двух ночи меня стало разбирать, и я начал, как говорится, «шухерить». Там сидела около меня одна девушка, потом был капитан, так со мною не знаю, что делалось. Я ударил эту девушку, опрокинул стол, который стоял около меня, стал кричать: «Немцам не победить!». Потом меня уложили. Только успокоили, а через десять минут я опять начал кричать: «Заверните мне правую ногу, а то ее немцы возьмут!». Этот капитан рассказывал, что я кричал: «Умираю, дышать нечем!». Он испугался и пошел за врачом. Тот пришел и сделал мне укол в полость живота. Потом он спрашивает меня: «Ну, как, хуже или лучше стало?». Я отвечаю: «Не хуже и не лучше». – «Ну, хорошо, что не хуже, а лучшего ждать нечего».
Потом меня сразу же отвезли в передвижной госпиталь и там меня стали лечить нормально. Сделали мне там переливание крови, и я стал чувствовать себя немножко лучше. Стали мне делать согревающие марганцевые ванны. В первый день, когда меня привезли, мне говорят: «Садись на табуретку». Я, как только сел, чувствую, что не хватает мне воздуха. Они говорят опять: «Садись». Я говорю, что не могу. Они меня все же посадили на табуретку, а я с нее упал. Потом пришел врач, меня положили на стол и влили мне 400 грамм крови. Потом я говорю: «Я теперь сам могу вставать». Но меня переложили опять на кровать.
Пролечился я там дней 7–8, до 30 апреля. Мне говорят, что мы тебя отправим в глубокий тыл, в Свердловск. Но для этого нужно было попасть на Валдай, а оттуда ходили санитарные поезда. 30 апреля меня отправили на машине в Валдай. Туда я приехал часиков в шесть вечера. Только меня положили, минут 15 я пролежал, дали мне покушать рисовой каши. Начал я кушать, вдруг дверь открывается, входит человек и начинает кого-то искать глазами, смотрит по всем кроватям. Потом мы с ним встретились взглядом. Смотрю – командир эскадрильи, с которым я летал, сейчас Герой Советского Союза, Дегтяренко.
– Лешка, неужели это ты?!
Оказывается, он меня искал, так как из передвижного госпиталя сообщили в часть, что я там нахожусь, и он на другой день бросился меня искать... А я прямо заплакал, просто зарыдал, такая была встреча!
Он меня спрашивает: «Чего ты лежишь? Ты, может быть, есть хочешь, я тебе две плитки шоколада привез». Я ему говорю: «Я не могу, Андрей, я 18 дней ничего не кушал, я очень слаб». А он, оказывается, приехал за мной и хочет меня забрать. И мы, действительно, были с ним очень хорошие приятели, один без другого жить не могли. Но врач меня не отпускает, говорит, что меня отправят в глубокий тыл. Дегтяренко стал нервничать, ругаться: «Это мой летчик, я его заберу. Мы сами знаем, куда его направить для лечения!».
А он искал меня долго и все время – на самолете. Сначала он полетел туда, откуда им сообщили обо мне. А там меня уже не было. А ведь это не просто – прилетел и сел, как на аэродром, а площадка бывает километра за 3–4. Потом опять пришлось сюда лететь. А вылетел он в 7 часов утра, а дело было уже к вечеру. И он, в конце концов, меня забрал с горем пополам, посадил на самолет. Хотя мне и сделали вливание крови, но чувствовал я себя плохо. И только меня сажают в самолет, я теряю сознание. Здесь он говорит: «Я тебя везу, а ты, наверное, умрешь». Я говорю: «Давай, жми! Живого или мертвого, уж взялся, так вези!». Он посадил меня в кабину, привязал кое-как, и полетели мы в ту часть, где я воевал. Здесь все уже собрались, все было подготовлено для посадки. Правда, я не могу всего рассказать, так как я был в очень тяжелом состоянии, и на следующий день меня на санитарном самолете отправили в Москву.
ОПЕРАЦИЯ. «На моих глазах отрезал ноги этими ножницами»
После уже врач мне рассказывала, что лечащий врач приходит и говорит, что он, то есть я, наверное, жить не будет. Она пошла в кабинет и еще подумала, составлять ли историю болезни или не нужно. Решила подождать до прихода профессора Теребинского. Когда он пришел, он тоже не питал надежд на то, что я буду жить. Меня положили в отдельную палату, стали наблюдать, как я себя чувствую. Палата была проходной, я жаловался на шум. Тогда меня положили одного в палату, стали делать мне уколы для поддержания сердечной деятельности. Я не спал долго, мне стали делать уколы морфия. Я стал часика по четыре тогда спать. Все время спрашивали меня, как себя чувствую? Я говорю, что лучше. И здесь меня стали лечить основательно.
Необходимо было мне отрезать ноги. Они стали уже сами отходить: лежишь в кровати, потащишь, а суставы сами и расходятся.
Однажды пришел профессор, принесли меня в операционную, он взял стерильные ножницы и просто на моих глазах отрезал ноги этими ножницами. В некоторых местах, где были еще немного живые ткани, было больно, но вообще больно не было. Я спрашиваю: «Товарищ профессор, это вся операция?».
И так как я боялся операции, то он сказал, что немного еще подзаделаем и все. Но стали меня готовить ко второй операции. У меня получилось нагноение, и нужно было, чтобы оно прошло. 22 июля мне сделали вторую операцию. Хотели мне сделать только спинномозговой укол, но этот наркоз на меня не подействовал. Укол местного обмораживания тоже не берет. Профессор даже удивляется, и тогда решили делать операцию под общим наркозом. Накрыли меня маской и стали поливать на нее эфир, я должен был дышать эфиром. Сестра мне посоветовала глубоко-глубоко дышать. Как только я глубоко вздохнул, мне сразу же ударило в голову, я махнул рукой, маску сбил, капля эфира попала мне в рот, меня стало тошнить. Профессор ругается на сестру: «Что же вы не можете удержать маску!». Опять наложили маску. Мне стало так нехорошо, я кричу: «Снимите, дайте мне хоть немножко пожить!». Сестры здесь плачут, профессор ругается. Ну, а потом мне немножко приподняли маску, я глотнул свежего воздуха, и все пошло, как следует.
После операции я проснулся со слезами. Ноги у меня очень болели.
ВЫПИСКА. «В клубе я буду танцевать»
Вылечили меня, сняли мерку на протезы. 23 августа 42 г. мне принесли протезы, я начал ходить. Учился, дня 3 походил с костылями, потом только с одной палочкой дней пять походил.
Нужно сказать, что однажды мне сестра приносит журнал и говорит: «Леша, смотри, здесь есть статья об одном английском летчике, который, не имея обеих ног, продолжает летать».
Меня эта статья очень заинтересовала, и я попросил сестру вырвать для меня эти два листочка из журнала. Здесь у меня появилась какая-то уверенность, что и я могу летать.
После госпиталя я поехал в дом отдыха летного состава на месяц. Там я отдохнул, и началась у меня опять битва за летную жизнь.
В доме отдыха я разговаривал на эту тему с врачом, но он мне ничего не сказал, вроде мол, человек шутит и все. Потом туда приехала выездная экспертная комиссия ВВСКА под председательством бригврача Миролюбова. Я решил туда обратиться к нему, так как это была комиссия, которую я должен был проходить. И наш врач мне тоже посоветовал поговорить с ними. Прихожу туда, а хожу уже без палочки. Причем я уже научился танцевать. Я носил брюки на выпуск, тогда был в пижаме. Прихожу и говорю: «Доктор, я у вас, наверно, комиссию не буду проходить, но я бы хотел поговорить с вами. Я хочу летать».
Он на меня смотрит:
– Если вы летчик, то будете летать.
– Мне придется прямо вернуться в госпиталь, и я хочу заранее с вами поговорить.
– А что у вас такое?
– Я на обеих искусственных ногах.
– Да что вы говорите?!
Я прошелся. Он говорит:
– Нет, вы шутите. В самом деле?
Здесь мой врач стал уже улыбаться и говорит, что это действительно так.
– И летать хотите?
– Да.
– А ну, еще раз пройдите.
Я опять прошел. Потом я говорю:
– Если вы интересуетесь, как я владею протезами, то приходите сегодня в клуб, я там буду танцевать.
Иду вечером в клуб, смотрю, в клуб приходит вся комиссия. Я приглашаю девушку, иду танцевать. После танцев подхожу к своему доктору. Он говорит, что навряд ли комиссия заметила. Тогда я опять танцую. Они здесь уже меня увидели. Говорят: «Считайте, все наши голоса за вами. Приедете в госпиталь, хирург посмотрит, скажет свое веское слово, если все будет ничего, то пройдете».
КАБИНЕТЫ. «Вы пришли сюда очки втирать!»
Я приезжаю в госпиталь в Сокольники. Председатель комиссии там доктор Собейников. Они меня крутили, проверяли нервную систему, зрение. Особое внимание обратили на ноги.
– Хочешь все-таки летать? На каких же самолетах?
Я говорю:
– Если попросишься на истребителях, то вы все равно не разрешите, тогда уже на «У-2».
Один доктор засмеялся:
– Добросовестно, – говорит.
Собрался у них консилиум. Один что-то говорит, другой говорит. Потом подзывают меня.
– Решили допустить к проверочным полетам на самолете «У-2».
– Ну, а если я покажу хорошие результаты, то буду считаться годным к летной работе на «У-2»?
– Ну, думаю, не совсем хорошо, но все-таки нужно согласиться.
Я пошел с этим решением в управление кадров ВВСК[А]. Прихожу туда, направляют меня к полковнику Вальчугину. Тот читает бумажку. А там написали и так, что не годен, ампутированы обе ноги. И в самом конце написали, что допущен к тренировочным полетам на «У-2». Полковник прочел, что не годен, и больше не читает.
– Вы что пришли?
– Хочу на летную работу.
– Вы же не годны.
Я говорю, что комиссия мне разрешила. Он тут: «Что мне комиссия, мы сами можем здесь разобраться, да и здесь написано, что не годен и все!».
Я говорю:
– Вы прочтите, что дальше написано.
А он здесь схватился и пошел:
– У вас ног нет, а пришли сюда очки втирать.
Меня это страшно задело. Я говорю:
– Ноги у меня, товарищ полковник, есть, но ноги деревянные.
– Но вы летать не будете, как это можно!
Я говорю:
– Почитайте дальше, мне врачебная комиссия разрешила летать на «У-2».
– Что мне врачебная комиссия, мы все равно вас не допустим.
Тогда я стал с ним по-другому говорить.
– Товарищ полковник, я буду летать, только прошу вас не давать сразу заключения.
А он уже спрашивает, кем я работал, и собирается искать вакантную должность для меня.
– Я прошу вас еще раз – заключения не давать. Я дойду до маршала авиации.
– Он все равно вас не примет.
– Нет, примет.
Ну, он здесь еще сильнее раскричался.
– Кто вам разрешит?
Я говорю:
– Приду по всем правилам и попрошу разрешения. И летать я все-таки буду.
– Нет, вы летать не будете.
– Нет, буду.
– Вы ходить не умеете.
Я тогда набрался нахальства и говорю:
– Это дело не ваше, как я хожу. Раз врачи дали мне заключение, что я хорошо владею протезами, я имею право просить, чтобы меня назначили на проверку, как это здесь указано.
Он начал еще что-то кричать, но я тут уже вышел.
Там стоял какой-то майор. Он спрашивает:
– Это ты там так разговаривал? А что такое?
Я ему все рассказал.
– Ну, куда ты хочешь теперь идти?
Я говорю:
– Пойду к командующему, генерал-лейтенанту Новикову.
– А у начальника отдела кадров ты был?
– Нет, не был.
– Сходи к нему, а то неудобно шагать через его голову.
И я решил пойти к начальнику отдела кадров. Прихожу к секретарю, тот докладывает, и начальник меня принимает. Как раз это был генерал-майор Орехов.
– В чем дело?
– Меня не устраивают на летную работу.
– Почему?
Я говорю, вот так и так, полковник Вальчугин отказывает. Приходит к нему Вальчугин. Он читает документы и говорит:
– Так вы без ног?
Я говорю:
– С искусственными ногами, товарищ генерал-майор.
– Нет, летать вы не будете, что вы, что вы!!!
– Почему, товарищ генерал?
– Так вы не сможете.
Тогда я вынимаю журнал и говорю:
– Вот, летают же люди, только англичане, почему же я не смогу?
Он прочел, отложил в сторону журнал. Нет, все-таки вы летать не будете.
– Товарищ генерал-майор, разрешите сказать.
– Говорите.
– Я летать буду.
– Вы – средний командир и должны слушать то, что вам говорит генерал.
– Я слушаю, но все-таки я летать буду.
– Зачем это надо?
– Во-первых, я многим еще могу помочь авиации, а во-вторых, это очень интересная вещь в авиации вообще.
– Ты подумал, как ты с этим справишься?
– Все обдумал.
Он попросил меня выйти, потом снова меня позвал.
– Ладно, – говорит, – попробуем.
Ну, думаю, если попробуем, то – все. И, вот, единственный человек – этот генерал, который мне помог.
НАДЕЖДА. «Ну, ладно, полетаем...»
Посылают меня в одну школу попробовать. Это в АССР, в Чувашию, в школу первоначального обучения. Приезжаю туда. Принимает меня там начальник школы:
– Ну, ладно, – говорит, – полетаем.
А он ничего еще не знает и не догадывается. Назначают в такой-то день летать. А потом уже кто-то сказал, что я на искусственных ногах. Начальник меня вызывает и говорит:
– Вы что, без обеих ног?!
– Да.
– Как же вы будете летать?
Я говорю:
– Поэтому меня и прислали к вам.
– А я даже и не разобрался. Ну, ладно, попробуем.
Дают мне летчика, Наумова, он меня проверяет на «У-2». На этом самолете нужна хорошая координация, нужно уметь чувствовать ногами. Проверил. Потом он говорит:
– У меня ноги замерзли, может быть, сам полетишь?
Дали мне 4 провозных полета. Приходит потом командир эскадрильи, тоже проверил и сказал, что не могу даже сказать, что у тебя искусственные ноги. Потом начальник школы полетел на «У-2». Проверил. Дают заключение, что годен во все виды авиации.
Когда я сел в самолет, я даже сам удивился, никогда не знал, что можно так летать без ног.
С таким заключением я приезжаю в Москву, в штаб МВО. Командующий генерал-майор Сбытов был занят, меня не принял. Ему докладывал обо мне заместитель его Белоконь. Белоконь приходит и говорит мне, что он сказал, что меня нельзя направить в истребительную авиацию, и чтобы я отдохнул. Я говорю:
– Мне все же хотелось бы летать на истребителях. Но если вы обещаете меня послать на истребитель, то я соглашусь пока полетать на «У-2». Я буду в Москве и буду вам надоедать.
– Ладно, – говорит, – устроим, устроим.
ПОБЕДА. «Я не поломаю себе ноги!»
Послали меня в эскадрилью связи в Москву. Там, правда, была хорошая работа, я отдохнул. Пробыл я там месяца три всего. Потом написал в МВО письмо, что чувствую себя хорошо, отдохнул, собрался с силами. Потом как раз та эскадрилья, в которой я был, принимала самолет от колхозников, и здесь был полковник Лякишев. Я своего командира эскадрильи попросил разрешения обратиться к нему. Он спрашивает меня:
– Вы писали командующему войсками?
– Писал.
– Какая-то резолюция там есть. Вас должны вызвать.
Я ждал-ждал, не дождался. Потом меня вызывает майор Ширяев и говорит, что командующий направляет вас в ЗАП в Иваново. Я спрашиваю:
– В истребительный?
– Да-да.
Я бросил все и стал готовиться. Поехал в Иваново. Там начали:
– Как это так, ты на «У-2» не умеешь летать.
– На «У-2» я летаю, – говорю, – у меня есть и заключение.
Но командир полка не решился сразу меня тренировать на истребителе. А получилось так, что у меня было вначале заключение относительно «У-2», а на истребитель меня уже послал сам генерал-майор Сбытов, но заключения врачей в отношении истребителей не было. Тогда командир полка говорит:
– Вам нужно пройти комиссию, и тогда я вас буду тренировать.
Я думаю, надо ехать в Москву на эту комиссию. Поехал в Москву. Приезжаю к тем же врачам. Собейников меня сразу узнал. Правда, когда я приехал из школы, я дал ему почитать заключение, и он очень удивился, что годен я во все виды авиации. И здесь он говорит:
– Нет, ничего не выйдет, на истребителе нельзя.
– Почему же, доктор?
– Там большие предпосылки к тому, что летчикам приходится садиться с парашютом. И ты поломаешь себе ноги.
Как раз в этом журнале описывался случай, как тот летчик прыгал с парашютом и поломал себе протезы. Потом он сделал себе протезы и летал дальше. Я говорю:
– Я не поломаю себе ноги, а поломаю протезы.
Говорили мы с ним, говорили, потом он говорит:
– Приходи завтра.
Прихожу на другой день, там сидит доктор Миролюбов. Он мне говорит:
– Давай поговорим по душам, что может с тобой получиться.
Я говорю:
– Если буду летать на истребителе, управлять я им сумею вполне, а, если с парашютом буду прыгать, то поломаю себе протезы.
– Я думаю, – говорит Миролюбов, – что ты поломаешь протезы и ушибешься, но управлять самолетом ты не сможешь.
А доктор Собейников сказал:
– Да, он поломает себе ноги, но управлять самолетом сможет.
И здесь у них получились разногласия. Я влез на стол, прыгнул и сказал: «Вот, так и получится!».
Наконец, Миролюбов склонился к тому, чтобы разрешить. Написал бумажку: разрешаем попробовать на самолете «УТИ-4», «ЯК-7».
ПОЛЁТ. «Годен на все истребители»
Я думаю: ехать в тот полк, опять ничего не выйдет, так как там требовали, чтобы написали черным по белому, что разрешаем. Тогда я прихожу к майору Ширяеву и прошу, чтобы меня опробовали здесь. И я стал летать в Люберцах с майором Абзианидзе. Сделали мы с ним полет на «УТИ-4». Он говорит:
– Как себя чувствуешь?
Я говорю:
– Сижу, как в своей машине.
Он говорит:
– Я тоже ничего не могу против сказать.
В конце концов, написали заключение: годен на все истребители. Я с этим заключением – к врачам. Те читают и не верят. Я говорю: «Ну, что же теперь мне делать?». Они говорят: «Давайте начальника штаба этой части и летчика, с которым вы летали. Мы все соберемся и дадим окончательное заключение».
Я тогда пошел в отдел кадров просить, чтобы их затребовали в Москву. Они приехали на комиссию, и комиссия дала совместное заключение: разрешаем тренировочные полеты по специальному курсу обучения и, если покажет хорошие результаты, то считать годным в истребительную авиацию. И с этим заключением я поехал в ЗАП и там начал тренироваться. Окончил там курс нормально и попросил, чтобы меня отправили на фронт. Летал я там на «ЛА-5», «ЯК-7» и «УТ-2». До сих пор все идет нормально.
Все это получилось потому, что мне была сделана очень хорошо операция. Я помню еще в госпитале, я как-то в шутку спросил профессора: «Профессор, я летать буду?». Он сказал: «Это дело не мое, мое дело так тебя отремонтировать, чтобы ты через протезы все чувствовал бы». И действительно, где я ни прохожу комиссию, все удивляются, как хорошо сделана мне операция».
«Родина».
