Детские воспоминания – самые яркие. Вот я дошкольник. Иду по Баженовской улице. Босые ноги утопают в горячей пыли, а в ней поблескивают разноцветные стекляшки, через которые так интересно глядеть на окружающий мир. Подбираю также от фарфорового блюдца кусочек с двуглавым орлом, царскую копейку… А вечером это «богатство» мама безжалостно вытряхнет из моих карманов.
На Большой улице полно ребятни: Моисеевы, Носковы, Винокуровы, Юрка Ломовцев, Мишка Бабошин… – все мои товарищи. От них узнаю, что женился учитель Петр Павлович и, подкравшись к окну, мы заглядываем в комнату молодоженов. Яркий ковер над кроватью поразил всех; решили единогласно – богато живут.
Вечером я слезно выпросил у родителей разрешение погулять с той же компанией. Тогда каждый из нас носил в кармане пращ (рогатку) – стрелять воробьев было повальным увлечением послевоенных пацанов. Меткие стрелки сшибали до пяти бедных птичек за день. Оружие то являлось предметом гордости. Некоторые саму рогатку гнули из толстой проволоки, резину приматывали красную. На кожанку, вопреки строгим запретам, срезали язычки от своих ботинок. Ох и доставалось за это нам от родителей.
Настрелявшись, уже в темноте, лазили внутри полуразрушенной церкви. Там были крутые железные ступеньки, ажурные решетки на окнах, В кладовой лежали огромные керосиновые фонари. Шаги отдавались под сводами гулким эхом – душонка замирала от страха, и хотелось поскорее выбраться наружу, где над селом уже поднималась бронзовая луна, и в тишине слышались призывы матерей: «Генка, Ванька, домой».
На следующее или какое-то другое утро, помню, меня разбудил пастух. Его перекинутый через плечо кнут волочился по пыли. Щелчки, сделанные им, звучали громче пистолетного выстрела: «Эй, выгоняй!»….Посмотрев, как наша корова Галка влилась в поток рогатых, запрудивших всю улицу, я уже не мог заснуть. В это время из-за горизонта показался огромный край алого солнца, а на его фоне, как в теневом театре, я увидел человека, заколачивавшего гвозди, удары не были слышны, и мне подумалось, что сидит человек не на крыше далекого дома, а на самом востоке, откуда встает солнышко.
Вот еще внутренним зрением вижу. Ранняя осень. Я гуляю возле своего дома (стоял на месте двухэтажной школы). Лужи замерзли, и пробегавшие ученики с разбега катились по ледяной дорожке. Из школы шагает уже знакомый нам учитель, как наяву вижу его с портфелем и почему-то в светлом костюме. «Со старшими надо здороваться», – внушали родители. И я, как примерный мальчик (хотя видел его на уроке только что), с выражением отчеканил: «Здравствуйте, Перт Павлович!». Ученицы, случившиеся рядом, захихикали. Сам же П.П. невозмутимо прошел мимо, а я, сгорая от стыда за свой промах, со слезами на глазах приплелся домой.
Агишевы
Мария Васильевна жила от нас через стенку в большом учительском доме. Мы хорошо слышали последние известия из ее радиоприемника «Родина». Но чаще приемник молчал. «Батареи сели», – объясняла соседка. Зато диск нашего патефона вращался от пружины, и песни звучали беспрерывно – это мы, дети, гоняли свои любимые пластинки: «Что ты, Вася, приуныл», «Барыня», «Светит месяц». А когда из школы приходили наши дорогие родители, они проигрывали свои любимые, например «Одинокая гармонь». Хорошо помню – только начинали звучать слова этой песни «Что ты ходишь всю ночь одиноко, что ты девушкам спать не даешь?..», как Мария Васильевна в накинутом на плечи полушалке появлялась на нашем пороге. Эту песенку она любила: сама была молоденькой девушкой, направлена после окончания пединститута в сельскую школу.
То время вспоминаю отрывками, как из цветного кинофильма. Даже оживают запахи и звуки, сопутствующие этим картинам. Помню ласковый, солнечный денек. Я на берегу Жилого озера. Противоположный берег отражается в воде, как в зеркале. По травяному ковру, разговаривая, ходят гуси, теряя на его зелени свои белоснежные перья. Кромкой озера, обрамленного высокими желтыми цветами, идут двое – Мария Васильевна и молодой учитель с рыжей шевелюрой Аркадий Ильич Агишев. Меня они видят, отвечают на приветствие, но воспринимают как ребенка, который им не помеха. Он предлагает поплавать по озеру, она согласна. Оба выталкивают лодку на глубину. На корме Аркадий Ильич стоит, упираясь тычкой в дно, Мария Васильевна, держась за борт, уговаривает «капитана» быть поосторожней…. Тогда, более полувека назад, далеко они не уплыли, но их семейная лодка в пути и сейчас. Счастливого вам плавания.
Ах, он такой хороший
Тогда мне было лет семь. Помню, мама на кухне разговаривает со своей сестрой Тамарой, студенткой Омского сельхозинститута. Маме 32 года, Тамаре 20. Тема обсуждения важная – моя юная тетя влюблена. Меня в расчет сестры не принимают, но ту их задушевную беседу я запомнил хорошо. «Женечка, а мне Митя предложение сделал», – сообщает Тамара. «Расскажи, как вы познакомились», – просит мама.
Жила Тамара в институтском общежитии. Новый, 1949 год с подругами весело встречала в студенческой компании, несколько раз ее приглашал на танец сибирский хохол Дима с механического факультета. «Женечка, он такой веселый! Но он меня обидел», – кокетливо улыбнулась моя симпатичная тетя. Мама, конечно, заинтересовалась, просила рассказать, как это произошло.
В ту новогоднюю ночь Дима танцевал только с Томой. И в очередной раз кружил ее по залу, а затем, оказавшись в стороне от других, прижав к себе, поцеловал. Для нее это стало полной неожиданностью. Отстранившись от кавалера, Тома покинула зал. Дима не решился преследовать девушку. И вот она одна в своей комнате стоит, прижавшись к теплой печи, а слезы текут, оставляя следы на ее миловидном личике.
Но не таков был Дима, чтоб отступать перед трудностями, ведь не случайно он мальчишкой два раза пытался бежать на войну бить врага. Не растерявшись, он срочно навел справки о своей партнерше по танцам…. И вот они вдвоем в комнатке девичьего общежития. «Девушка, у вас штукатурка отвалилась», – шутит он. Она, глядя в зеркальце, наводит порядок на лице.
«Ах, Женечка, он такой остроумный, – прижимает Тамара к груди обе руки, – такой энергичный!».
Таким для тети Тамары ее Митя остается до сего дня.
Михаил САНЬКОВ,
краевед.
Марьяновский район.
