– Кто скажет, что не страшно, соврет, – признается, помолчав. – Правда, на мосту охрана дежурит, мне отсюда будку видать. Хорошие мужики, телефон к ним заряжать хожу. И в город за пенсией или продуктами всегда машину поймать помогут. Топорик есть, а ружье продала. Какая из меня теперь охотница, с палочкой хожу – на будущий год 70 стукнет? Если доживу. Подруги все про дом престарелых толкуют. Видела я этих престарелых в Екатериновке, строем на обед ходят, опоздают – голодом сидят. Да и нажилась я уже с людьми-то… В 92м, как перестройку начали, все поразбомбили. Сына в Афгане убили, муж к молодой ушел. Деревня наша Новопокровка нерентабельная стала, колхоз закрыли, скотину порезали. А и то – с чего ей рентабельной быть? Дорогу построить не успели ни до соседнего Сыщиково, где колхозное руководство сидело, ни до города Тары. Молоко-мясо на грузовиках возили, потом просто забросили. Так и сгинули вместе и Новопокровка моя, и Сыщиково. Я было к сестре рванула, в Геленджик, мы сами с мужем оттуда приехавшие. Только раньше-то хорошо жила, богато – в Геленджике работала поварихой на пансионате, где начальников больших да артистов народных принимали. Зарплата – 60 рублей, а в конверте – 300. А в Новопокровке в колхозе работала, охотилась, рыбалила, муж-то не любил. А тут явилась – несчастная, карманы пустые, кому надо-то? Пришлось обратно в Новопокровку возвращаться. Только дом мой, пока меня не было, разнесли по кускам – окна, двери повыламывали, крышу сняли.
Елена Савельевна, тогда еще 45летняя женщина, ушла в пустующую рыбацкую землянку. Огород сажала, рыбу сдавала, ягоды-грибы собирала. На бирже труда предлагали пособие – не деньгами, а бартером из магазина: соленой свеклой, маринованным чесноком. Иной раз удавалось подработать – то сторожа заменит, то в экспедицию по специальности пристроится. Одна беда – соседи, такие же «лишенцы» из окрестных деревень, сильно пьющие попались: «тикать приходилось». Через 8 лет у нее обнаружили рак – полгода в больнице, пять операций, несколько курсов химиотерапии.
– Врач говорит – в лес иди, дыши. Нашла пустой вагончик на деляне, попросилась… Грибы солила, ягоды готовила. Зимой – на лыжи и до Тары – тридцать километров всего, продам. Охотилась, конечно. И на лося в одиночку ходила, а что делать. Волки были. Один раз вышла – сидят вокруг вагончика-то. Пальнула. Только что те волки, других бояться надо. Через два года в больницу пришла. Обследовали все, врач говорит, давай, мол, три мильона – тогда мильоны ж были – я тебе инвалидность пожизненную выпишу. А у меня и трех копеек нет, о как! Ну и ладно, думаю, не нужен мне такой диагноз-то! Вроде бы и выздоровела. А куда деваться – зубами за жизнь цепляешься, не до страданий. После уж пенсию оформила. Пока лежала на обследовании, вагончик хозяин вместе с вещами увез – думал, померла бабка-то. Пошла на дачи, в развалюхе одной зиму пережила. Хворосту натаскаю, у печки приткнусь, только задремлю – он прогорит. Одежонку дачники подкинули. Было, конечно, что и по свалкам ходила. Сейчас нет, не хожу…
Сейчас у бабы Лены – огород, собака, две кошки и коза, временно отправленная в «ссылку» к добрым людям: холодно в сарайке. Все лето готовит запасы – собирает ягоду на одичавших участках, растит кабачки и тыквы на вымокшей земле. Ближе к людям не хочет.
– Да на что мне, – говорит. – Там веселее, что ли? Добрых людей много, не дадут пропасть. Епархия еды подкидывает, там парнишка есть, я его выручала както. Печку вот знакомый тоже подладил. Режиссерша театра нашего Тарского приезжает, Светлана Заборовская, все время поддерживает. В дом престарелых предлагает помочь устроиться. Вот, говорю, постареешь, иди туда сама. А я еще ворочаюсь, сама себе хозяйка. И начальников всяких не люблю, страсть! Радио утром включу, и ну с ними спорить. Вслух, конечно, а то и разговаривать-то давно бы разучилась. Бывает, и при людях не сдержусь. Тут, когда пять тысяч-то эти пообещали пенсионерам, я прямо удивилась – что они мне, если цены уже подскочили до небес? Я на свои 8 на месяц закупаюсь: крупы, чай, яиц пять коробок, хлеб, сало. А мясо уже не беру – дорого, раньше хоть на кости хватало. Окна нынче путем помыть не могу: стеклоочиститель – уже 250 рублей, будьте любезны! Так ты посчитай – я же еще и лучше других живу: ни за свет не плачу, ни за воду. Дрова, правда, дорогие – машина была в прошлом году 9 тысяч, а нынче уже, говорят, 11. Я, правда, экономлю – у меня с прошлого года запасы есть. Хламом топлю – тут его много. Нежарко только от него. В сбербанке так и сказала: свернули бы их трубочкой да засунул себе в… Ну, ты поняла куда. Милиционер-то, мальчишка, с детства меня знает, давай пугать: сейчас, мол, в милицию заберу. А мне смешно: ну что вы там со мной в милиции делать будете, сам-то подумай? Грешна – так пойду, свечку деве Марии поставлю в церкви – как раз напротив сбербанка, это в городе нашем самые богатые дома. Деву Марию уважаю – единственная женщина, которая сумела свой грех на бога повесить. Мы, бабы, вообще живучие, выход всегда найдем. Чай люблю с вареньем – так глянь под кровать, сколько банок! Сахар за зиму накоплю, а ягод вокруг завались. Огурцов-помидоров нет, жаль – не растут, покупать-то накладно. А я их так мариновать умею! Без всяких уксусов, тоже, знаешь, недешевых – на красной смородине.
Кроватей в маленькой спальне, которая, собственно, и есть весь дом с отгороженным уголком кухни – две. Они занимают почти все пространство, и без того загроможденное ящиками с тыквой, единственном овоще, который растет на вымокшей земле. Баба Лена спит на них по очереди, «как королевна». На той, что поближе к окну, читать удобнее. На другой, возле печки, греется, когда совсем выстывает почти картонный домик – топи-не топи, а морозы в Сибири лютые.
– Больше для гостей держу, – рассказывает. – Батюшки мои светы, сколько просятся, особенно по холодам. С Нерпинки ж не находишься, если кому с утра в больницу надо или в собес, к примеру. Автобус туда уж не помню, сколько летто не ездит. Голодные вечно, еще и с собой вон тыкву какую дам… Работы там нет, тоже ферма была. Сами бы вырастили, да кто б им посадил? Путняя молодежь разъехалась, а кто остался, стариковские пенсии пропивает. Безнадега. Сама не люблю я этого, зачем голову портить. Но не сужу – много кругом горя-то человеческого…
Наталья Яковлева.
Фото автора.
