Тема предательства была и, уверен, навсегда останется одной из самых главных при рассмотрении причин катастрофы, постигшей Советскую страну на исходе ХХ века. Каждый из новоявленных иуд пришёл к такому выбору своим путём. Выглядят они тоже по-разному. Похож ли внешне былой первый секретарь Ставропольского крайкома КПСС на бывшего руководителя Свердловского обкома той же преданной партии? Но суть, согласитесь, едина.
По страницам газеты "Правда", Виктор Кожемяко.
Впрочем, кроме этих вершинных и общеизвестных образов предательства, многие читатели наверняка могут привести жизненные примеры, с которыми столкнулись лично. У меня они тоже есть. И один, травмирующий мою память уже четверть века, с особой остротой возникает, когда отмечается очередная годовщина танкового расстрела Верховного Совета в октябре 1993 года.
Тогда «Правду» решено было окончательно уничтожить
Ну да, над газетой, которую вы сейчас читаете, после жуткого кровопролития в Останкине, Доме Советов и вокруг, на Краснопресненской набережной, нависла серьёзнейшая угроза. Какой уж раз за многолетнюю её историю!
Закрывали рабочую газету не единожды при царе. Потом закрывали при Временном правительстве. Как же не последовать опыту таких почтенных предшественников разъярившемуся Ельцину? В августе-1991 он и последовал — одним из бесцеремонных своих антисоветских, антикоммунистических вердиктов.
Далее неугодную газету целенаправленно душили административными и финансовыми удавками, так что работать оставшейся части коллектива приходилось почти без зарплаты. Если бы не помощь верных наших читателей, славших последние рубли ради любимого издания, не выдержали бы. Спасибо вечное всем, кто «Правду» поддержал в то сверхтрудное для неё время!
А вот когда настал роковой октябрь 1993-го и всяческое подобие «демократической» маскировки власть под гром танковых орудий вынуждена была до конца сбросить, в пылу развёрнутого дьявольского наступления на всех, «кто против», заклубились куда более крутые намерения. В том числе, как мы вскоре поняли, относительно «Правды».
Да что в самом деле возиться с ней? До каких пор терпеть это «коммунистическое исчадие»? Под корень! Раз и навсегда...
Палачи с утра явились
В редакции нашей все эти дни шло нескончаемое собрание. Газета, придавленная ельцинским запретом, не выходила, однако что-то надо было предпринимать. Ощущение нависшего топора, сами понимаете, отнюдь не из приятных. Безропотно готовиться принять смертельный финал большинству моих коллег и товарищей представлялось абсолютно неприемлемым. Но и что делать конкретно, а главное — результативно, было неясно.
Итак, собрание изо дня в день. До позднего вечера. Зал полон, потому что приходят и приглашённые или «стихийные» гости. Сшибаются страсти и предложения, подчас просто фантастические. И напряжённое ожидание, когда наконец явятся представители ельцинской власти, дабы можно было напрямую столкнуться с ними, отстаивая судьбу родной газеты и свою собственную.
Однажды утром всё загудело в нашем зале: едут! Слух гласил, что те, которые уполномочены «сверху» объясниться с коллективом «Правды» и объявить нам о её будущем, вот-вот явятся. Каких-либо хоть мало-мальски обнадёживающих дополнений при этом не следовало. Так что явились к нам зябким осенним утром, как мы заранее чётко осознали, наши палачи.
Багровое мурло даже теперь возникает иногда в жутких кошмарах
Признаюсь с полнейшей честностью, что именно это слово выскочило в моей голове, как только увидел я тогда главу пожаловавшей на наше собрание высокой миссии.
Чем же поразил? Да вот как раз этим самым мурлом.
Право, не видывал такого ни до, ни после. Густобагрового, кровяного цвета, со звероподобным выражением, казалось оно какой-то искусственно выделанной маской, чтобы сразу же брать людей на испуг. «Классический палач, — мелькнуло в голове. — Не только по содержанию, но и по форме...»
Лишь несколько минут спустя, присмотревшись и прислушавшись, осознал бытовую основу этого устрашающего феномена. И подумал изумлённо: так сколько же коньяка или водки влил он в себя, отправляясь на ответственное задание?!
Это известно, что при деяниях явно неправедных и несправедливых кое-кому приходится заливать остатки совести, если, разумеется, они ещё брезжут, чем-нибудь алкогольным. То есть в самом факте — ничего удивительного. Но мера, точнее — безмерность! Знал же он, что предстоит серьёзную речь держать, а выслушивать, скорее всего, непростые возражения.
Или заранее махнул на всё это рукой? Понимая: главное-то уже предопределено.
Короче, заговорил он хотя и со сдерживаемой вибрацией в хрипловатом голосе, но достаточно твёрдо и уверенно.
От имени «Самого»!
А смысл основной был в следующем. Газета «Правда» очень сильно провинилась «перед новой демократической властью», поддержав оппозицию ей.
За «Правдой», продолжил оратор, как известно, числятся и «многочисленные преступления прошлого». (Да, да, он так и сказал: «Как известно...»).
В зале начал подниматься и нарастать гул возмущения. Ну а едва наш палач смолк, завершив обвинительную речь, товарищи мои немедленно стали требовать ответного слова.
— Давайте сначала зададим вопросы! — перебил кто-то, видимо, уже заготовивший, о чём и как спросить. И вот тут перебил его я:
— Думаю, самый главный вопрос к господину представителю у нас общий: а что требуется, чтобы наша газета всё-таки снова начала выходить?
— Три условия, — сморщившись и прихлебнув воды из стакана, ответствовал «господин представитель». — Смена политического направления, смена главного редактора и смена названия.
Ропот с новой силой прошёл по залу. Это же и означает убийство «Правды», полное и окончательное! Немедленно срываюсь на самое болезненное, что задело больше всего:
— Послушайте, два первых требования, с учётом развязанного вами в стране, как-то ещё можно если не принять, то понять. Но почему надо изменять название? Чем это вызвано?
Замер зал. Зловещая пауза. Молчит наш оппонент-погубитель. Нет, не просто молчит — он словно опешил, ударившись лбом о невидимое препятствие. И лоб этот, всё его багрово-апоплексическое мурло, казалось, и без того в любой момент готовое лопнуть, на глазах у всех нас наливается ещё крепче. Есть ли предел?
Что-то в конце концов булькнуло у него в горле, и он начал хрипло, медленно, со злобной растяжкой:
— Ну как вы не понимаете... Ну Борис Николаевич... категорически не хочет, чтобы в стране выходила газета под названием «Правда»...
Заорать бы от этого, как говорится, во всю ивановскую. Но и смешно вместе с тем. Каков аргумент!
— Значит, не хочет? Сам Борис Николаевич? Действительно, о чём тогда и толковать…
Зал смеётся, а полномочный представитель «Самого» утирается огромным платком, вытащенным из кармана. Утирается, наверное, с чувством выполненного долга.
Эпизод с Борисом Николаевичем
Скажу о том, что сразу невольно вспомнилось мне в те минуты. А вспомнился эпизод, происшедший несколько лет назад.
В отделе партийной жизни, который я возглавлял, мы решили подготовить для «Правды» беседу с первым секретарём Свердловского обкома партии, каковым был тогда как раз он, Ельцин. В ЦК этот обком похваливали, и стоило, наверное, внимательно присмотреться к положению на месте.
Послали Анатолия Золина, одного из наиболее въедливых наших спецкоров. К тому же он с Урала, раньше отлично работал в редакции областной свердловской газеты и, конечно, многое там ему знакомо.
Беседа была подготовлена и набрана. Собирались уже ставить в номер, но тут происходит непредвиденное: собеседника нашего переводят на работу в Центральный Комитет. На повышение, разумеется, — заведующим отделом, и это, понятно, для него лишь начало.
Жаль, не успели материал напечатать. Естественно, огорчён наш Толя: много труда вложил. А что поделаешь, такое вот стечение обстоятельств. Бывает.
Но с Ельциным надо поговорить, и я звоню ему, начав, как положено, поздравлением. Потом уж про беседу: извините, дескать, так получилось.
— А почему, собственно, вы не можете напечатать её сейчас? — слышу грозный голос в трубке. Я бы сказал, очень грозный и одновременно — капризный.
Объясняю: вы же, мол, теперь на совсем ином участке работы, а в беседе речь про прежние ваши дела.
Нет, не действует. Угрожающе-капризный напор возрастает: «Имейте в виду, я этого просто так не оставлю!» Изрыгнув сполна клокочущее недовольство и не простившись, бросил трубку.
Вот как, ещё совсем недавно, хотел Борис Николаевич быть напечатанным в «Правде». А теперь КАТЕГОРИЧЕСКИ не хочет, чтобы даже выходила газета под таким названием…
Что думаете на сей счёт?
Вернусь на собрание наше — в холодный октябрьский день 1993-го. Здесь пошла настоящая баталия, не ограничившаяся одним днём.
Далее, как и до этого, всяческих собраний было множество: как-никак, на кону стоял вопрос «Быть или не быть?», а сдаваться большинство по-прежнему не желало. Хотя в задней комнатке художник — на всякий случай! — рисовал варианты возможных временных названий-логотипов, по опыту наших дореволюционных предшественников: «Путь правды», «Голос правды», «За правду» и т.п.
К счастью, они не пригодились тогда в реальности. До сих пор не знаю подробно, каким образом святое наше имя всё-таки было сохранено. Одной лишь воли коллектива для этого вряд ли хватило бы. Судя по всему, образование КПРФ, состоявшееся с огромным трудом в начале того рокового года, стало определяющим.
Накат разрушителей столкнулся с противостоянием тех, кому по-настоящему дорога была Родина. Советская наша Родина. Как и в годы Великой Отечественной, наряду с героями появились предатели. Мы знаем, их оказалось даже неизмеримо больше, чем в ту войну. Почему — особый вопрос, и я обращаю его к читателям тоже.
Что думаете на сей счёт? Преодолена ли сегодня, по вашему мнению, эпидемия предательства, охватившая три десятка лет назад нашу страну и руководящую партию? В чём, на ваш взгляд, корни самого этого отвратительного явления — предательства, несущего гибель, падение и позор?
Правда сильнее смерти
А закончу комментарием по поводу фигуры из 1993 года, подтолкнувшей на эти мои заметки. Кто же он был, уполномоченный посланец Ельцина, прибывший к нам с заданием ликвидировать ненавистную теперь для яростного антикоммуниста и антисоветчика «Правду»?
Примечательный по-своему тип! На памятном собрании кто-то сказал мне, что это — один из главных цензоров Советского Союза. Назвали и фамилию его, но не до того было, чтобы крепко такое запоминать.
Однако недавно фамилия вновь всплыла вместе с должностью, когда читал я интереснейшую книгу о «Литературной газете», написанную бывшим первым заместителем её главного редактора в 1980—1990 годах Юрием Петровичем Изюмовым. Конечно, рассказывает он прежде всего о журналистах, составивших славу этого издания в советское время. Но коснулся и темы редактирования, цензуры.
Так вот, В.А. Солодин (это он!) был заместителем начальника Главлита — Главного управления по охране государственных тайн в печати. Отнюдь не считаю, что инстанция эта была ненужной и даже вредной, как повелось утверждать, но сейчас не о том. К любому делу относятся, бывает, по-разному. А отношение этого Солодина, с которым Изюмову многократно доводилось сталкиваться в «Литературной газете», он рисует крайне отрицательно. Карьерист и перестраховщик — пожалуй, самое мягкое, что можно тут сказать.
Но обратите внимание: сама должность его была охранительной по отношению к Советскому государству. И если человек на таком посту выворачивается наизнанку, он предатель вдвойне.
Или я не прав?
Много, слишком много таких мы повидали за время «перестройки» и «реформ»! Это они устроили в нашей стране до крайности несправедливую жизнь, не забыв, впрочем, о собственном благоустройстве и обогащении.
Надолго ли дом, построенный на предательстве?
Сам-то Солодин, как мне рассказали, давно помер. Очень скоро после собрания, на котором от имени «Самого Ельцина» попытался казнить «Правду».
Правда, однако, сильнее смерти.
